Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета - [53]

Окружающие его врачи, как видно, принадлежат к трем различным школам и, не заботясь друг о друге, занимаются каждый своим предметом. В середине плотный аллопат, который рассматривает и обнюхивает снадобину довольно приличных такому важному случаю размеров; надобно полагать, что если выпьешь ее, то средство не останется без какого-нибудь действия; кастрюля, в которой варили мешаницу эту, почернела, а цедилка сгорела, потому что туда положено было на всякий случай, для большей уверенности в действии, всякой всячины. Доктор надеялся сделать этим вредное безвредным и усилить действие полезного. При всем том маленькое сомнение смущает почтенного доктора: он нюхает, и ему кажется, что микстура как-то слаба, ревенем пахнет, и нашатырем также, и горькими травами, и сладкими, и кислыми, и солеными, но все как-будто еще чего-то недостает. Насупротив его сидит человек, более доверчивый к силам природы, человек, который полагает, что великанскою бутылкою товарища его можно исцелить или уморить целую армию; человек, одним словом, поставивший четыре сткляночки на ладонь и рассматривающий их в микроскопе. Кажется, они выставили снаряды свои назло друг другу и во всяком случае менее занимаются больным, чем этими плохими игрушками. Но чтобы спасти Христиана от таких крайностей, от бесконечно малого и бесконечно великого, явился сам старший врач больницы и прописывает величину соизмеримую: два ушата воды и полпуда льду. Старший врач – отчаянный идропат; у него вода отвечает за все, дай бог только, чтобы он сам за нее мог в свое время дать ответ. А если справедливо, что господа эти, всякий своим путем, действительно достигают до одной и той же цели, то надобно признаться, что природа или бесконечно услужлива, или же непоколебима на пути своем, и вопреки всех противодействий достигает потребности своей всюду, где это по законам ее возможно.

Лед, кровопускания и мушки с принадлежностию, а затем опий сделали свое дело, как по крайней мере врачи наши полагали, и Христиан начал оправляться. Не станем спорить о том, сколько средства эти принесли вреда или пользы и лучше ли, хуже ли было бы теперь больному, если бы его просто оставили в покое, но скажем только, что продолжительное пользование в больнице Приказа, строгая диэта и, наконец, сотоварищество двух соседей по кроватям, допившихся до чертиков, привело выздоравливающего в совершенное отчаяние. Вышедши утром на заре из палаты своей в коридор, Христиан вдруг услышал знакомый ему лай и визг – вся душа в нем запрыгала, и опрометью бросился он к круглому оконцу, сделанному для очистки воздуха. Аршет, тощий, голодный, взвивался на дыбы перед окном, вертел хвостом, выл и лаял от радости и умиления. У Христиньки слезы навернулись на глаза: он вспомнил в одну минуту все прошлое – родину, отчий дом, благополучные дни в Малой Болотной – тоска по родине одолела его в высшей степени, и он, ни о чем более не размышляя, кинул в окно чубарое байковое одеяло, которое было у него в походе этом на плечах, и сам вслед за ним осторожно спустился из окна. Вылазка эта требовала некоторой ловкости и смелости, потому что тесное окно было довольно высоко от земли и Христиану пришлось спускаться из него задом без оглядки, но все это совершилось благополучно и только после долгих объятий с единственным другом своим Христиан, осмотревшись хорошенько, увидел, что он попал не на улицу, а на двор, обнесенный превысоким забором, и что у калитки сидел сторож. Сердце Христиана замерло: сидя на корточках, он стал жаться в угол от страху, но понемногу рассмотрел, что добрый сторож также сидит прижавшись к углу, обняв свою сторожевую дубинку и уткнув нос в колени. Положение это Христиану показалось подозрительным, он стал всматриваться посмелее и убедился, что сторож спал богатырским сном. Так-то смирных и спокойных Сумбурцев снаружи города оберегали козлы, поселившиеся в упраздненных будках – снутри сонные сторожа, и город, благодаря бога, все еще благополучно стоял на своем месте. Христиан с Аршетом спокойно прошли мимо караула: чистое поле и свобода показались им раем. Аршет, по обычаю своему, пошел ходить на кругах около своего барина, а этот, вышед из душной больницы после тяжкой болезни на свежий воздух, гонялся как школьник за Аршетом, не заботясь о том, что был без обуви, что потерял туфли свои во время вылазки, что у него на голове колпак, а на плечах чубарое шерстяное одеяло. В этом наряде готтентотов Христиан прошел по всему городу; но как было еще очень рано, то он и не встретил никого, кроме артели плотников, шедших на работу.

Христиан нашел жилье свое в жалком положении: окна выбиты, дверь выломана, все обгорело, и разные обломки на полу. С отчаянием смотрел он на расстройство этого последнего убежища своего и, трагически сложив руки, выставив ногу, оглядывал нагие стены; потом схватил с головы колпак, бросил его на пол, окинул мантию свою диким взглядом, между тем как услужливый Аршет, желая показать, что он не позабыл еще всех штук своих, кинулся опрометью, подхватил колпак в зубы и, кобенясь как пристяжная, подскочил к своему господину, встал на дыбы и подал ему поноску. Христиан опять кинул колпак, сказав: тубо – и Аршет, поджав хвост, прилег. В эту минуту шорох послышался в сенях. Христиан взглянул и увидел добрую свою хозяйку. Она обрадовалась ему почти как сыну и, узнав после многих восклицаний, что Христианушка голодал три недели, побежала и в самом скором времени поставила ему на стол прекрасный завтрак. Христиан принялся есть, как работник на хозяйских харчах, пригласив с собою за стол Аршета, и очищал все с такою поспешностию, что добрая Катерина едва поспевала поставкой нового продовольствия.