Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета - [47]

В этом бестолковом поведении героя нашего между прочим убеждает нас и взгляд на то, что он теперь желает. Механические затруднения игры его одолели; терпение лопнуло, отчаянье овладело художником. Давно уже Христиан утверждал, что музыка умышленно затруднена цеховыми и присяжными музыкантами; что генерал-бас, контрапункт, различные ключи и вся теория музыки – нелепая выдумка; что все это ни к чему не ведет, изобретено с лукавою целию запутать и затруднить изучение искусства для непосвященных, служит, так сказать, одним только масонским, условным знаком между цеховыми мастерами, которые и сами тут ничего не понимают, кроме ханжеской, своекорыстной цели сделать цех свой недоступным для других. Рассуждая тем же путем, Христиан утверждал также, что наружная форма музыкальных инструментов слишком затейлива, перехитрена, и что по этой причине инструменты с хорошим тоном так дороги и редки. Две скрыпки, которые по наружности почти не отличаются друг от друга, стоят – одна сто, другая тысячу рублей; отчего? от того что одна вышла, на удачу, отличною, другая напротив, по той же причине, весьма плохою. В припадке такой ненависти и в духе преобразователя Христиан, рассвирепев, разбил вдребезги виолончель свой, с которым не мог сладить; вознамерился сделать виолончель и скрыпку своего изобретения и между прочим прибавить на них и пятую струну, чтобы не мучиться бесполезной аппликатурой. Бедный Аршет, глядя со страхом на разъяренного барина своего, который безжалостно молотил виолончелью в печь, как тараном в стену, Аршетка спрятался за ящик и продолжал с беспокойством и недоверчивостию коситься на барина, в котором он уже не узнавал более прежнего Христиньки.

Несмотря на дружбу свою с Волковым, Христиан, однако же, в подобных предприятиях таился несколько от него и, не отпуская его из Сумбура, искал и чуждался его в одно и то же время. С другой стороны, безусловное уважение Волкова к другу своему исчезло: он видел в нем уже весьма обыкновенного человека с большими недостатками, любил его, но сомневался, выйдет ли из него когда-нибудь путное. Он давно уже перестал поддакивать ему слепо и часто спорил, доказывая, что друг его несет чепуху. Поэтому бакалавр сумбурский, сумасшедший профессор нескольких семинарий, был иногда гораздо сподручнее для Христиана, и они нередко просиживали вместе целые ночи за весьма учеными беседами. Христиан изложил ему однажды убедительно и красноречиво мысли свои о теории музыки и о постройке музыкальных орудий, пускаясь в нелепые суждения об акустике, и бакалавр поддержал нового друга своего с большим жаром, заговорил так красно, с такою необъятною ученостию, что Христиан сидел развесив уши, разинув рот и только кивал головою в знак своего согласия.

– – Одни только древние греки и римляне понимали истинную силу музыки,- сказал бакалавр.- Они приписывали изобретение ее богам. Гораций говорит в тридцать первой оде, посвященной лире: О decus Phoebi,.. о laborum dulce lenimen, mihi cunque salve, rite vocatiti…¹И крины сельские воспевают нелицемерно благость создателя; почему, если подлежащее двойственного числа, то и сказуемое должно быть в том же числе. Где музыка? Музыка всюду: одиночная, двойственная, тройственная, множественная. Quid est logica? Ratio quid? – Mens Sana?{Что есть логика? Что – разум? – Здравый ум? (лат.).} Участь всякого из нас привязана к глыбе земли – душа восхищается, ликует, поет и рукоплещет; смиряйся в вожделениях своих, углубись в себя и пой, пой сердцем, как поет петух; история древняя, история средняя, история новая, история новейшая – а потом что? опять сначала, опять древняя, времена баснословные, доисторические; возьмите скрыпку, разве она не говорит? право, говорит, и чисто, что хочешь, то тебе и скажет – только тихонько веди смычком, чуть-чуть, а то и закричит: ты дурак, ты дурак, и все мы дураки. География безумствует, это очевидно; Катулл вторую песнь свою сочинил на воробья и его выхваляет; ясное доказательство, что в старину и воробьи певали по-соловьиному; а Цинтия, о которой Проперций говорит в первой элегии своей, она явным образом чирикала хуже воробья. Ювенал когда жил? и ведь он уже смеялся над нами; он первую сатиру свою начинает словами: "Semper ego auditor tantum?" {"Долго мне слушать еще?" (перевод с лат. Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского).} – вечно ль я буду аудитором, то есть, без производства в чины или звания; Ювенал тоже безумствует, он музыкант созерцательный, как ассирияне, мидяне, вавилоняне, халдеи, иудеи, евреи – все злодеи!

¹ …Феба украшенье,

Обители богов отрадная самой.

Внимай мне, сладкое трудов упокоенье,

Зовущему с мольбой.

(Перевод с лат. А. А. Фета).

Речь бакалавра, сказанная с такою твердостью, самоуверенностью и с таким жаром, убедила Христиана еще более в необходимости преобразовать всю теорию и практику музыки, применив к тому новые законы акустики, которые Виольдамур только что собирался открыть. Относительно знаний, вообще наук, Виольдамур никогда не выходил из ребячества. Не получив надлежащего образования, не поучившись хорошенько тому, что люди знали до него, он считал все то, что сам видел или слышал впервые, новостью, и потому изобретениям его на этом поприще не было конца. Вам, может быть, случалось слышать, что у нас один почтенный муж посадил какое-то зерно в землю, наблюдал с любопытством, каким образом оно раздвояется и пускает росток, и, считая это новым открытием, напечатал описание, ничтожное по недостатку научных познаний в ботанике – и приложил рисунок, не верный по той же причине.