Похождения Бамбоша - [23]

Со своей стороны, старуха мать, повинуясь логике, присущей исстрадавшимся людям, считала себя вправе распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. Если уж ей что-то и принадлежало, то это, безусловно, ее жизнь.

Она слышала от священников, что самоубийство — грех перед Богом. Отчего же Бог не исцелит ее? Почему он не дарует ей работу? Почему Бог допускает, чтобы оскорбляли ее дочь?

К тому же еще в молодые годы она наслушалась, как хорошо одетые господа разглагольствуют о самоубийстве.

Однажды один из таких краснобаев выступал на сахарном заводе, где она работала, когда на предприятии участились случаи самоубийств.

Он вещал то же самое, что и кюре[42], но называл самоубийство «преступлением перед обществом».

Тогда-то она и задала себе вопрос: каким образом, уходя из мира, грешила она против общества, платившего за ее труд гроши, дававшее ей самое скудное пропитание, лишавшее ее отдыха и не обеспечивавшее куска хлеба на старости лет. Так и не найдя ответа, она решила:

«Болтайте что хотите, поступайте как знаете. Вы со мной ничего не сможете поделать, я улизну от вас, палачи, вампиры, питающиеся нашим потом и кровью».

Час настал. Лучше было умереть сразу, чем долго агонизировать на больничной койке, чем увидеть, как дочь пойдет на панель. Бедная малышка Мими, она хочет того же, чего и мать. Но в ней меньше решимости. Ее юная душа трепещет при мысли о черной пустоте, где сгинут и красота, и молодость, и любовь. Да, любовь! А почему бы и нет? Девушке, чье тело целомудреннее, а душа чище, чем у любой богачки, только что померещился светлый проблеск на мрачном горизонте ее жизни.

Юноша, спасший ее, рискуя жизнью, был красив, силен и, наверное, добр… Хоть он и простой рабочий, хоть он еще и совсем молод, но счастлива будет женщина, идущая с ним рука об руку по жизненной дороге.

Его самопожертвование было столь внезапным, а поведение — таким почтительным и сдержанным, что это поразило Мими.

Она возвращалась в мыслях к молодому человеку, которому скромность не позволяла искать с ней повторной встречи.

Девушка говорила себе:

«Ах, как бы я его любила, если бы… Если бы жизнь моя не была столь печальна, а будущее — столь безнадежно…»

Бедняжка Мими!

О да, само собой разумеется, она уйдет вместе с матушкой… Но ей будет от всего сердца жаль расставаться со своим спасителем!.. Она не решалась тешить себя мыслью, что он будет помнить ее…

Но, однако, к чему об этом думать?

Разве несколько редких счастливых мгновений окупают нищету и горе, которые длятся постоянно… постоянно…

ГЛАВА 11

И все же, уже приготовившись разом со всем покончить, калека спросила себя: «А все ли возможное я сделала для того, чтобы как-нибудь выпутаться из ужасного положения?»

После длительных колебаний она мысленно ответила: да, все.

Но на самом деле — далеко не все.

Осталась еще одна крайняя, почти безнадежная мера, но хватит ли у нее горького мужества к ней прибегнуть?

Решится ли она признаться, что никакая она не вдова, что Казен — ее девичья фамилия, а дочь рождена без отца в юридическом значении этого слова?..

Мими ни о чем не догадывалась.

Придется ли ей краснеть перед дочерью, посвящая в печальную историю о том, как один из финансовых воротил, барон, обманул ее доверие?

Она искала окольный путь и решила, что ей удастся и сохранить в глазах дочери свое доброе имя, и выйти из затруднительного положения, хотя гордость ее страдала.

Она попросила Мими:

— Выдвинь из секретера левый ящичек и подай его мне, дорогая.

— Вот он, мамочка. — Дочь догадалась, что сейчас произойдет нечто важное.

Больная разыскала в ворохе бумаг небольшой запечатанный пакет, затем, превозмогая себя, вскрыла его. Мими из деликатности отошла в другой угол комнаты и в волнении ожидала, какое решение примет ее мать.

В пакете оказались пожелтевшие письма и выцветшая фотография, на обороте которой были написаны следующие слова:

«Сюзанне — навек, в память о нашей любви. — Люсьен».

Это было восемнадцать лет назад.

Горькая улыбка тронула бледные губы калеки, и она прошептала:

— Презренный негодяй!

Женщина с трудом нацарапала на листке бумаги несколько строк, вложила записку и фотографию в чистый конверт, запечатала его и надписала адрес:

«Господину Л. Ларами в собственном доме.

Улица д’Анжу, Париж».

Она еще долго не решалась вручить свое послание дочери.

Наконец, отбросив колебания, подумала: «Э-э, помереть мы всегда успеем!»

И прибавила вслух:

— Отнеси письмо по этому адресу, родная. Попросишь господина… Ларами… лично. Если его не будет, вернешься с письмом домой.

— И ты думаешь, он меня примет? — удивилась девушка, как и все, понаслышке знавшая этого скандально известного толстосума.

— Примет, я уверена. Поцелуй меня и ступай поскорее. Сядь в омнибус[43], не то ты устанешь.

Девушка ушла и без приключений добралась до пышного особняка Ларами.

Важный швейцар указал ей приемную и игриво подмигнул, увидев, как она хороша собой.

Конторский служащий проводил ее по коридору в холл, где ожидали посетители.

Мими, чувствуя себя не в своей тарелке, совсем оробела, завидя целую толпу снующих туда-сюда людей, роскошь, богатую мебель и драпировки. Ей захотелось сбежать.