Похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе - [5]

— Родненький, сладенький, купи себе что-нибудь. Только не проговорись нигде, не то оба погибнем.

Предупреждение было излишним: Квачи и без него не сказал бы ни слова об источнике своего обогащения; что же до остального, то не поручился бы за молчание.

Так заработал Квачи свой первый рубль.

Труд оказался сладостным и приятным. Проторив тропку, Квачи стал стараться на этом поприще.

Вскоре Цзири убедилась, что содержать собственного петушка довольно накладно. Но не это огорчало ее; лишало сна и покоя то, что петушок оказался не только неутомим, но и неверен: поклевав с ее подола, перелетал в другие дворы. Цвири со слезами на глазах упрекала ненаглядного Квачико, но оказа­лась бессильна: похоже, что юного постояльца привечали повсюду.

Соперничество обходилось дорого, а потому Цвири отказалась от намере­ния безраздельно завладеть Квачи и заняла место в любовной очереди, благора­зумно решив: с паршивой овцы — хоть шерсти клок... Объедки пиршества оказались не так уж оскорбительны, как показалось по первости. Красивым мужчиной или прекрасной женщиной завладевают сильные, впрочем, точно так же, как и всем, что представляет ценность. И пусть никто не похваляется, что сделал его или ее своей безраздельной собственностью.

Прошло еще года три.

Содержание петушка обходилось все дороже. Квачи рос, и росла его цена. Дорожало и соперничество с молодками.

Однажды любовники повздорили из-за пустяка: Квачи вспылил и отказался от денег, заработанных трудом и потом.

Цвири притворно засмеялась.

— Да ты дурачок, Квачико, если думаешь, что я плачу тебе или дарю эти деньги. Кончишь учебу, заработаешь и вернешь сполна.

— Верну с процентами, — подумав, ответил Квачи.

— А как же! Кто же одалживает деньги без барыша!..

Человеческая душа — потемки. Точнее — темень непроглядная. Кто знает, вспомнил ли Квачи хоть раз в своей бурной жизни, что в Кутаиси на Балахванской улице он некогда задолжал жене своего родственника — Цвири Шолия? Однако твердо можно сказать, что Цвири никогда не считала денег, потрачен­ных на Квачи, и не числила за ним долга.

Квачи не скрывал от друзей-приятелей, что пользуется спросом на женской ярмарке, но разговоров о цене избегал и лишь иногда замечал вскользь:

— На баб тратятся только придурки и уроды.

Или еще:

— За молодыми 6eraют дурачки да поэты. Кругом полно зрелых опытных женщин. С ними и хлопот меньше, и опасностей. Времени на ухаживания не тратишь, денег тоже, скорее наоборот...

А однажды, допмв третью бутылку "Кипианури", он стал невнятно и смутно, как-то вкось, наставлять своих дружков:

— Не понимаю, как может женщина свести меня с ума, увлечь так, чтобы ради какой-то пятнадцатилетней дурехи я пожертвовал молодостью и будущим! В наше время даже десятилетний малец знает, что женщина создана для минут­ного удовольствия. Возьми от нее, что тебе надо, если хочешь, скажи спасибо и ступай своей дорогой. Раз уж равенство, то пусть во всем! Оба получили удовольствие и разошлись, как в море корабли! Вот и все! Скажу больше: жизнь — борьба. Что урвал — то твое, что не урвал — то потеряно. Есть женщины, у которых, кроме прелестей, еще кое-что найдется. Умный мужик выжмет такую до капли...

Так понимал жизнь юный Квачико Квачантирадзе — гимназист восемна­дцати лет.

Сказ об испытании Квачи

Постепенно Квачи перезнакомился со всеми в городе. И Кутаиси заметил ладного, смышленого и проворного юношу, которому в один голос пророчили блестящее будущее. Двери гостиных были открыты для Квачи, умевшего в три дня сделаться своим в любом доме, влюбить в себя девиц, сдружиться с молодыми людьми, развле­кать их и веселить до упаду.

Поначалу он водился со сверстниками, гулял с ними по Гочоуре и Чоми, как по своему саду, что остался в Самтредии на обочине Хонской дороги. Попривыкнув и освоившись, повадился в духаны; сперва в дальние, глухие забегаловки, куда не могли заглянуть гимназический наставник или пристав; со временем с ним стали водить компанию товарищи постарше и показали места получше.

На восемнадцатом году жизни он одолел еще одну ступень: молодые кутилы из дворян приняли его в свой круг, для начала испытав в "Ноевой лозе".

Квачи с блеском выдержал испытание, не уступив никому ни в умений пить, ни в умении петь и плясать.

Из "Ноевой лозы" перешли в духан Лаитадзе все на той же Хонской дороге, где тамада и хозяин духана в знак крещения и братания на веки вечные вылили на голову Квачи кувшин воды и заставили без роздыху опорожнить трехлитровый турий рог.

Там пировали до утра — по-нашенски, по-грузински: выдули пять чапи вина, умяли прорву всякой снеди, вдвое больше пролили и испортили, перебили уйму посуды, а небеса изрешетили пальбой из револьверов.

Утром семеро в дым пьяных бездельников на пятнадцати колясках вороти­лись в город, а вечером и на следующий день крещение Квачи продолжалось — сперва во "Льве" и "Боржоми", а затем на горке Сагории — у толстощекого, благодушного Эремо, с которым Квачи немедля подружился, обнаружив с ним тесное духовное и дальнее физическое родство.

В разгар кутежа к духану подкатили в коляске какой-то офицер и чиновник и с ними две женщины. Одна из женщин оказалась приятельницей Квачи. Они перемигнулись и перемолвились невзначай несколькими словами. Офицер оскорбился. За новообращенного Квачи вступился юный князь Дадиани. Слово за слово, повскакивали с мест. Квачи же куда-то исчез... Кто-то выхватил кинжал, кто-то — револьвер. Поднялся крик, визг. Славному имени духана и духанщика грозила опасность, поэтому Эремо принял меры, в результате которых офицер был обезоружен, а чиновник — обеззубен.