Похождение в Святую Землю князя Радивила Сиротки. Приключения чешского дворянина Вратислава - [140]

Паша, приняв нашу просьбу, сказал ему: «Любезный ага, ты знаешь и видишь, каково на мне лежит великое бремя; забот у меня больше, чем волос в бороде. По этой причине невозможно мне их устроить прежде, чем кончу другие дела важнее этого. Напомни мне недели через две или через три, приведи их тогда в диван (совет о земских делах), и мы всячески постараемся, чтобы те невольники пущены были на свободу».

Когда объявил нам об этом ага, мы исполнились великой радости и стали нетерпеливо ждать желанного часу; так что те две недели показались нам дольше, чем прежние три месяца; всякую минуту думали мы о том, что все ближе подходит время нашего освобождения. От этой мысли мы и спать не могли. Когда пришел наконец желанный час, велел ага всех нас выпустить из тюрьмы и снять кандалы каждому с одной ноги; все мы подтянули снятое железо и прицепили к поясу, чтобы легче было нести его. Выйдя на свежий воздух, встрепенулись мы, точно новорожденные; только на солнце не могли глядеть и не выносили дневного света, просидевши так долго в глубокой тьме; слеза била из глаз, покуда наконец привыкли к свету.

Между тем велел ага снарядить чайку, чтобы нам ехать в Константинополь. Я был моложе всех, с длинными волосами, без бороды, бледный, истомленный; и так, осматривая всех нас, ага обратился ко мне и сказал: «Ты бы остался здесь со стражниками и отдохнул бы, покуда я съезжу с твоими товарищами и вернусь назад: пожалуй, из-за твоей молодости кто-нибудь из пашей на тебя возрится, возьмет тебя и потурчит». А турки, особливо из отступников, охочи до молодых людей, и надобно от них укрываться с большой осторожностью. Оттого-то и советовал мне паша, чтобы я лучше остался и не ездил. Но как мне ужасно хотелось проехаться и увидеть Константинополь, то я, поцеловав руку у аги, просил его ради Бога взять меня с собой. Он сказал мне: «Когда не хочешь оставаться, поезжай с нами, только я бы тебе не советовал, если желаешь наверное вернуться назад». Так, севши в лодку, приплыли мы в Константинополь и, выйдя из лодки, пошли в город; тут обступила нас со всех сторон турецкая стража, допрашивая, кто мы такие и откуда? Наш ага сам отвечал за нас, а нам запретил говорить. Мне же, по случаю длинных волос и голого подбородка, приходилось всего труднее: ко мне приставали отовсюду и заговаривали со мной. Увидев то, ага побоялся взять меня с собой в диван, но оставил у храма св. Софии с двумя турками в низеньком сарайчике, где было порожнее творило от извести, и велел сесть в самый низ, чтобы не видали меня прохожие турки. И тем двум турецким стражникам приказал смотреть за мной: боялся больше всего ага, что в тот день Чикул-паша, потурченный валах, должен был заседать в совете, и потому очень опасно было мне идти с ними в совет. Так я тут и остался, хоть и против своего желания; но ага хорошо сделал, и опасение его было не напрасно. В самом деле, когда товарищи мои пришли в диван, тотчас Чикул-паша стал спрашивать, отчего не видать с ними мальчика, что был при венском после? На то отвечал ага: «Вот уж несколько недель он тяжко болен и остался в тюрьме — не знаю, застанем ли его в живых, когда вернемся; и такой он изморенный, что страшно и поглядеть на него».

Все паши, сколько их тут ни было, вставши из заседания, пошли к султану с докладом, что надобно выпустить нас из тюрьмы: может-де это способствовать и заключению мира с цесарем. Велено нашему аге взять нас назад в тюрьму, а через две недели привести опять в диван всех, и со мной, если жив останусь. Товарищи мои невольники, поблагодарив пашей, зашли к храму св. Софии, где я сидел в известковой яме; вылезши из той ямы, присоединился к ним с теми двумя стражниками; и так, вернувшись в Черную башню, с нетерпением ожидали мы, когда пройдут две урочные недели и настанет последний день.

Между тем султан Магомет задумывал обложить осадой город Ягер (Эрлау) и готовил к тому всякие воинские снаряды; а посольства французского короля и английской королевы стали хлопотать за нас у Ибрагима, чтобы нас выпустили на свободу, представляя ему, что они будут через нас устраивать мир между нашим цесарем и султаном. Туркам в это время не счастливилось в военных делах, и они желали больше не войны, а мира, потому что в Венгрии погибли у них лучшие люди, самый цвет войска.

Через две недели опять поехали мы все в Константинополь, как прежде в железах на одной ноге; когда пришли в диван, объявлено нам через толмача, что великомочный султан, по природному своему милосердию, освобождает нас из тяжкого заточения, и потому ведомо нам да будет, что в благодарность за то не должны мы никогда воевать против султана, а если кто из нас будет в том уличен и взят в плен на войне, то безо всякого рассуждения посажен будет на кол; когда же вернемся к себе на родину, должны мы с ближними своими всячески стараться, чтобы наш король просил себе мира от великомочного султана и пленные с обеих сторон были бы пущены на свободу. Тут записали имена наши в памятную книгу, и мы все, упав к ногам пашей, хотели обнимать им ноги, но они никак нас до того не допустили. И так, благодаря за великую милость, сказали мы им, что никто из нас до смерти своей не пойдет на войну с ними, ведая великую их мощь и силу; не довольно того, когда вернемся в христианскую сторону, станем всячески убеждать своего цесаря и ближних своих, чтобы покорились султану и просили от него мира, и знаем-де верно, что, когда мы им расскажем о таких великих военных справах у турок, сами они всячески будут стараться о мире.