Похождение в Святую Землю князя Радивила Сиротки. Приключения чешского дворянина Вратислава - [118]

Привели и жену из другой тюрьмы и посадили на мула; около нее шло множество жен закутанных, сама же она была без покрывала, и чудесные ее волосы были заплетены в косы на две стороны, и сзади еще одна коса висела; на ней была красная кармазинная сукня, а на шее жемчужное ожерелье, и в ушах дорогие жемчужины; чудно как была она хороша и все время плакала такими горькими слезами, что у всех сердце надрывалось, на нее глядя. Когда привели ее палачи к сералю чауса-паши и объявили ей, что паша послал сказать молодому греку, просила она палачей, нельзя ли подвести ее поближе к ее милому, а увидевши его, залилась слезами и долго не могла промолвить ни слова. Наконец с воплем произнесла имя его и стала по-гречески просить и молить его, ради Бога, чтобы сжалился над младостью их обоих, согласился бы потурчиться и оба они жили бы вместе много лет в утехе и в радости. Сказывали нам потом греки, которые все то слышали, что она ему говорила. Вот каковы были ее речи: «Ах, сжалься, сжалься ты над моей юностью! Вспомни, что мы были бы мужем и женой, когда б не случилось это несчастье. Проклят будь тот час, когда шла я тогда в баню! В твоих руках теперь и жизнь моя, и смерть — не упрямься, ради Бога; прими, что тебе предлагает великий паша, смилуйся над нами, над родными нашими и ближними — неужели у тебя сердце каменное, что ты можешь нас избавить и не хочешь? Подумай, как нам в юности нашей умирать; пусть еще солнце нам светит и месяц ясный! Скажи одно слово, ради Бога, скажи, что хочешь потурчиться!» На все эти речи он ей сказал одно, чтоб она напрасно не старалась его уговаривать, а лучше поручила бы душу свою Господу Богу.

Когда услышали турки это слово, заскрежетали на него зубами и с великим гневом стали кричать: «Ах ты, проклятый изменник, пес, такой-то красавицы ты не хочешь!» И так с великим криком и шумом провожали его на место казни, и она с плачем ехала за ним на муле, а жены турецкие и турки утешали ее и унимали. Привели их наконец за Ункапи, то есть за Песочные ворота, под самую деревянную виселицу; на ней висело шесть огромных крючьев, и два палача, заворотив рукава, увязывали на ней веревки, которыми надо было подтягивать его вверх; тотчас стащили с него сукню и прочее платье, оставив на нем только полотняную исподницу, руки и ноги связали ему назад и стали на тех веревках подтягивать его на виселицу выше человеческого роста.

В эту минуту молодая гречанка только что выехала из ворот, неподалеку от виселицы, и, взглянув, обомлела. Придя в себя, пришла она еще сказать ему слово, нельзя ли еще уговорить его. Привели ее под виселицу, и она, подняв руки кверху, еще раз долго с плачем говорила ему, припоминаючи всю их прежнюю любовь друг к другу с самого детства, и опять умоляла его сказать одно только слово, что хочет быть турком. «Твое ли это сердце, — говорила она, — прежде было такое жалостливое ко мне, а теперь превратилось в камень! Что на уме у тебя? Что при себе держишь и мне ни слова не хочешь вымолвить? Ах, будь проклята любовь та, что я к тебе имела!» Наконец, разгневавшись, что он ей ни слова не говорит и не соглашается потурчиться, всю любовь свою к нему переменила на злобу и стала говорить такие слова: «Не стоил ты того, пес, чтобы я тебя так любила, изменник, поганый, жид! Умирай же, когда сам хочешь умирать, — и за тебя я невинно терплю лютую смерть. Кто меня теперь избавит! Ах, кто меня утешит, добрые люди!» И опять лишилась чувств.

Турки, видя, что преступник не хочет потурчиться, с гневом заскрежетали на него зубами и стали кричать, требуя, чтобы его тотчас подняли на крюк. Тогда два палача стали на виселицу, подняли его на пол-локтя над крюком и вонзили на крюк. Тут все множество жен и мужчин обступило со всех сторон молодую женщину, и, конечно, если бы не было на месте сильной стражи, не дали бы они утопить ее, а ежели б тут был тот чаус, то, кажется, случилось бы с ним то же, что с древним Орфеем, который разорван был на куски рассвирепевшими женщинами, или турки, которые разразились на него страшной бранью, побили бы его каменьями. Но пока преступница творила свои молитвы, всех женщин разогнали от нее, и они разбежались с воплем и плачем, а она уже сама себя не помнила и стояла как полотно бледная. Тут палач ссадил ее с мула, связал ей двумя полотенцами руки и ноги, обвязал третье вокруг пояса, потом снес ее и положил в небольшую лодку на дно и, отъехав недалеко от берега (виселица стояла на самом берегу), продел ей длинный шест сквозь пояс, на том шесте спустил ее из лодки легонько в воду и держал так под водой, покуда совсем задохлась. Тогда вынули тело из воды, положили, обернув в простыню, на носилки и проводили с турецкими песнями в могилу. А тот несчастный юноша до третьего дня висел, еще жив, на крюке и жалобно стонал от мучительной жажды, прося, чтобы дали ему напиться, но никто не смел исполнить его просьбу. На третью ночь кто-то, сжалясь над ним, прострелил ему голову; кто это сделал, не могли допытаться.

Еще случилось, что привели какого-то воеводу валашского, который пытался возмутить народ против турецкого султана и против другого воеводы, султаном посаженного, домогаясь сам быть на его место воеводой. Валахи, отрезавши ему нос и уши, прислали его в Константинополь, где султан велел поднять его на крюк без милосердия. Был он статный молодец, умел говорить на нескольких языках: по-латыни, по-гречески, по-валашски, по-венгерски. Видели мы тоже не раз, как туркам рубили головы и вешали их; иным связывали руки и ноги и, подрезав горло, как телятам, оставляли их лежать неподвижно, покуда изойдут кровью; иным, поставив их на ноги, клали на горло петлю, продевали в нее палку и так затягивали петлю, поднимая на пядь от земли, но не вешали. Так-то жестоко расправляются турки с преступниками, и расправа у них быстрая.