Похождение сына боярского Еропкина - [6]

Прянул Еропкин на дно лодки и дышать перестал. А с берега к нему обращенный голосок:

- Добрый человек, дай хлебца.

Голосок преслабый, но и предобрый, тоненький, вроде как ангельского напева, хотя чуток и дребезжит, будто бы колокольчик с трещинкой. Говаривают такими голосками древние старички, не утерявшие на склоне лет разум, укрепившиеся в нем, слово не за звон, а за вес ценящие.

Приподнялся Еропкин в лодке. Под ивой стоит монашек с посошком, ряска веревочкой препоясана, в лапотках, из-под скуфьи волоса седые, бородка по груди серебряными ручейками. Глазки же молодые, зоркие, бирюзовыми искорками постреливают.

- Нетути хлеба, сам который уж день рыбу жру, - сгрубил Еропкин.

- Ну дай рыбки.

- Ступай в лодку.

Бодренько монашек с берега к воде сошел. Ряску подобрав, на посох оперся, шагнул в лодку - лапотков не замочил. Уселся на корме - молча ждет рыбу. Еропкин дал. А тот постелил на скамью холстинку, рыбину на ней разломил, взял хвост, "Спаси Бог, человече", - поклонился и ну жевать. О себе ни слова и Еропкина ни о чем не спрашивает. Старик-старик, но вкушает достойно: споро, но не жадно, истово, но аккуратно, крошек на усах, на бороде не оставляет, косточки на холстинку кучкой складывает. Рыбину съел водицы из речки ладошкой зачерпнул, испил - капельки на ряску не уронил. Продребезжал голоском:

- Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небесного Твоего Царствия; но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир дал им, прииде и к нам, и спаси нас.

- У меня романея есть, - раздобрился Еропкин.

- То лишнее. Прошу и приемлю токмо чего не имею тела существования для. Пития же вон полна речка.

- То вода. Романея дух бодрит.

- Дух едино бодрит - Слово Божие, все остальное либо поддерживает, либо угнетает.

- А романея не от Бога? - залыбился Еропкин.

- Вестимо, от Бога. Но всем реку: не приемлите даже Божье, переятое из руци князя мира сего.

- От дьявола, что ли?

- От дьявола, - закивал монашек, - от дьявола.

- Так все пьют!

- Все, все. Болящий - пьет, гость со хозяевы - у праздничка. Здоровый же мужик в будний день у речки уже не пьет, но пьянствует. Слышишь рознь словес? Основа одна им есть - питие, но одно действо Божие определяет, другое - дьявольское. И слова сии тоже Богом посланы, дабы мы своих действ не путали.

Ни с того ни с сего разозлился Еропкин:

- Мне ни Бог, ни черт не надобны! Возжелал я, монах, свободным быть, сам по себе. И буду. Чтобы, значит, только от себя и себе во благо!

- Сам возжелал-то? - стрельнул бирюзовой искоркой из-под седой бровки монашек.

- Сам! - И с этим словом за сулею Еропкин и ну глотать.

- Сам так сам, - вздохнул монашек. - Только самому от себя жить такого Бог не дал роду людскому. А свобода... Ты от рожденья и по сю пору свободный.

- Как так? - спросил Еропкин, затыкая горлышко.

- Возжелал вот - выпил. А то - вон купеческий насад плывет; холщовая рубаха глянется - со мной сиди, в парче ходить желаешь - зарежь купчишку-то, свободно выбирать можешь.

- Я не тать, - набычился Еропкин. - Я как-никак воинский человек. Я зб морем надумал жить и служить честно. Но так: честно служу - по чести и плати мне.

- Воинский, говоришь? - вскинул бровки монашек.

- Истинно воинский, сын боярский.

- Во-оинский, - протянул монашек. Примериваясь к слову, вздохнул и, окунувши персты в ручеек бороды, бойко, совсем по-мирскому сказал: Воинский, а дурак, прости Господи.

- Я? - удивился Еропкин.

- А кто же?

- Да я...

- Что ты?

- Да я... - захлопал глазами, - да я в ертаульном полку... да там дураков не держат... Эх, отче, кабы не был ты иноком... я бы тебя за поруху чести, знаешь...

- Знаю, знаю, - закивал монашек. - Оно и точно дурак: старого человека не дослушав - драться. Ну-ко смирись! - прикрикнул.

И присмирел Еропкин. Было из-под скамьи сулею вынул, да тут же спрятал. Пальцами по вороту рубахи пробежал, расстегнул пуговку, выставил грудь прохладе.

- А крест где? - строго вопросил монашек.

- Тебе-то что? - зыркнул исподлобья Еропкин, ступни в воду скинул и ну их мыть, словно доселе неделю не разувался.

- Вот оно что-о! - протянул монашек. - А я-то думал, ты про Бога и про того - для красного словца.

- Не для словца. И отстань, отче. Поел рыбки, водицы испил - да и ступай по бережку.

- А в ладанке что? - не унимался монашек.

- Тебе-то зачем? Ну дукат.

- Дал кто?

- Дареный.

- И сулея?

- И сулея.

Тут уж монашек присмирел. Макая персты в текущие с подбородка серебряные ручейки, долго ли думал, коротко ли - Еропкин одну ступню вымыть успел, - а потом выдохнул:

- Ладно...

- Что "ладно"? - поинтересовался Еропкин, принимаясь за другую ступню.

- Поезжай зб море.

- Ты меня вроде как благословляешь?

- Я тебе, сын боярский, свободу даю.

- То-то, - победно ощерился Еропкин.

- Ладно, ладно, - отвердел взглядом монашек. - А может, все же одумаешься? Отъедешь зб море - чужая земля, чужие люди. Честно служить можно токмо своему народу, чужим честно служить - не выйдет. На родимой-то стороне ты честь сердцем меришь, а тамотко станешь мерить золотом, золото же - лукаво, не захочешь бесчестье сотворишь.