Похороны викинга - [17]

– Я не буду визжать, Капитан! – сказал я с достоинством, всем сердцем надеясь, что говорю правду.

– Сядь ему на голову, Диг! – скомандовал Капитан Лейтенанту, но, отстраняя помощь доброго Дигби, я лег, закрыл глаза и протянул Капитану ногу.

– Хорошо, тогда держи его за копыто.

Это было очень больно, но, закусив руку, я сумел смолчать. Я не дергал ногу, потому что отлично сознавал, что это бесполезно: ее держал Дигби и на ней сидела Клодия.

После промежутка, который казался мне гораздо длиннее, чем был на самом деле, я издалека услышал голос Майкла: «Вот оно!» Троекратное ура и прекращение моих мучений означали конец операции.

– Заряди пушку, Диг, – сказал Капитан, – а ты, Изабель, укради из шкафа перевязочный пакет.

Изабель утерла слезы и скоро вернулась с пакетом.

Майкл проделал операцию превосходно. Даже настоящий доктор не смог бы сделать ее быстрее. Рана зажила великолепно. Когда перевязка была окончена, Капитан в присутствии всех вознес меня на седьмое небо блаженства, пожаловав мне почетное и высокое звание Молодчаги за то, что во время «операции по принципам морской хирургии» я не издал ни звука.

Кроме того, он оказал мне великую честь, устроив мне похороны викинга.

Похороны викинга – дело серьезное. Для таких похорон требуется уничтожить корабль. Мертвого викинга кладут на погребальный костер на палубе его корабля. Его коня и любимую собаку убивают и кладут к его ногам, зажигают костер и судно с поднятыми парусами пускают в море.

На этот раз к сожжению был предназначен провинившийся французский корабль. Один из оловянных солдатиков был наделен именем Викинг Джон Джест и положен на спичечную коробку, набитую порохом. Погребальный костер был сооружен из спичек, и палуба корабля была пропитана керосином. К ногам викинга положили собаку (фарфоровую).

Когда все было готово, мы обнажили головы и Майкл произнес прекрасные слова: «Прах да станет прахом, если ты не нужен Богу, то ступай к дьяволу!» Корабль был подожжен и вытолкнут на середину пруда.

Пламя пожирало мачты и паруса, и мы молчали, очарованные зрелищем. Когда корабль, сгорев до ватерлинии, с шипением исчез в клубах пара и дыма, Майкл произнес слова, которые я вспомнил через много лет в совсем другой обстановке. Дигби, видимо, тоже их вспомнил.

– Вот это похороны! – сказал Майкл. – Сравните это с закапыванием в грязь, на глубину десяти футов, в пищу червям и улиткам. Хотелось бы и мне быть так похороненным… Вот что, я вставлю это в мое завещание. Это будет непременным условием. Иначе вы, щенки, ничего от меня не получите.

– Ладно, Майкл, – сказал Дигби, – я готов устроить тебе такие похороны когда угодно.

– Такие же похороны я устрою тебе, если ты умрешь первым, Диг, – сказал Майкл, и они пожали друг другу руки.

Вечером мы сидели в школьной комнате. Пришел старик Бердон и сказал, что нам можно спуститься в гостиную.

Клодия уже была там. Она совсем как взрослая разговаривала с каким-то иностранцем, которому нас представили. Он, к нашему восторгу, оказался французским кавалерийским офицером, только что вернувшимся с марокканской войны.

На белой подушке под стеклянным колпаком лежала «Голубая Вода». Я смотрел на камень, и мне казалось, что он становился все больше и глубже. Хотелось нырнуть в него головой вниз, и я чувствовал, что дольше смотреть на него не следует.

– Тетя Патрисия, можно его потрогать? – спросила Клодия и, как всегда, ее просьба была уважена.

Сапфир был вынут из-под стеклянного колпака и передан французу, который сразу отдал его Клодии.

– Кто знает, сколько крови пролилось из-за этого камня, – сказал он. – Чего бы он только ни рассказал, если бы мог.

На следующий день Капитан послал Клодию, чтобы заманить француза к нам и заставить его рассказывать.

– Завлеки этого прекрасного чужестранца в наш притон, – произнес он. – Я вырву из него его тайны!

Клодия пустила в ход все свои чары и привела офицера на нашу поляну. Там, сидя на бревне, он в самых реалистических тонах рассказывал нам о спаги, об Иностранном легионе, о зуавах, тюркосах и других полках с романтическими именами, и мы слушали его затаив дыхание. Он говорил о войне в пустыне, о жестокости и благородстве арабов, о схватках один на один, когда всадники рубятся, как в старину, о закутанных в бурнусы туарегах, о таинственных мавританских городах, об оазисах и миражах, о страшном самуме и чудесах Африки

Потом он тростью показал нам приемы фехтования. Когда он ушел, пожав нам руки и поцеловав Клодию, мы душой и телом были ему преданы

– Я вступлю в Иностранный легион, когда закончу Итон, – внезапно сказал Майкл.

– Я тоже – поддержал, как и следовало ожидать, Дигби.

– И я, – заявил я также.

Огастес Брендон сомневался.

– Могла бы я попасть в маркитантки? – спросила Изабель.

– Вы обязательно должны прийти ко мне в гости в своих офицерских формах, – потребовала Клодия. – Французские офицеры всегда ходят в форме, и мне это очень нравится.

На следующий день мы уехали в нашу приготовительную школу в Слоу.

В следующий раз я видел «Голубую Воду», когда к нам приехал генерал сэр Бэзил Малькольмсон. Он был большим знатоком драгоценных камней. Он, кажется, был хранителем драгоценностей короны в лондонском Тауэре и имел какое-то отношение к Британскому музею. Он писал второй том своего труда о драгоценных камнях и просил разрешения приехать осмотреть «Голубую Воду» и описать историю этого камня.