Похороны ведьмы - [120]

Повернуться на бок, несмотря ни на что, было много легче, чем встать. Не думал он, что со связанными руками окажется таким беспомощным. Чума и мор! Не за что было уцепиться ногами. А без этого не удалось бы встать достойным образом. Просто не удалось бы. Распределение массы в человеческом теле с этой точки зрения задумано не самым удачным образом.

– Мы вообще мало болтали. – Она взяла топор за острие и, опираясь на него, переступила через Дебрека. Наклонилась, свободной рукой схватила его под локоть. Этого было решительно мало, потому что он, не желая выглядеть недостойно, продолжал сопротивляться, но, о диво, она подняла его почти без его помощи. Холера! Медведь – не девка.

– Я подсчитала, – продолжала она, – В "Кролик" ты попал уже после полуночи. Потом спал, пожалуй, до шести, ну ладно, и это считается. Потом вы с молодым Сусвоком на пару шар колдовством в мелкую пыль раздолбали, и тебя клепсидры две не было, потому что ты у цирюльника ожидал, пока он из тебя стеклышки вынет. Потом я клепсидры две по городу моталась, чтобы найти тебе место на лодке и объяснять драбам, что произошло в борделе. А когда ты на барку входил, то уже к пяти подбиралось.

– Помню, – невольно улыбнулся он. – Ты была красная от заходящего солнца.

Она уже давно отпустила его, сейчас они стояли лицом к лицу. Близко. Но также, как тогда. Сейчас тоже свет был у нее со спины. Лунный, холодный. Слишком слабый, чтобы проникнуть под капюшон.

– Сейчас мне это не грозит. – Он обрадовался, что не видит сопровождающей слова усмешки. – Сейчас я на солнце самое большее блестеть буду.

– Ленда… – Он не знал, что сказать.

– Только не вздумай оправдываться. Я когда-то тебе уже сказала: не красотой я на хлеб зарабатываю. Обойдется. По крайней мере космы под шлемом не потеют, да и блохи меньше кусают. Давно надо было башку под ноль побрить. А возвращаясь к хронологии… Получается тринадцать клепсидр. В том числе два совместных приема пищи и две драки. Первая малосущественна, потому что погибла только свинья. Коротковато наше знакомство, не считаешь?

Из всего лица он видел только ее глаза. В них дрожал холод лунного света, да и то отраженного от снега. Но сами они не были ни холодными, ни жестокими. И не смотрели вниз.

– Зависит от того, как считать, – сказал он, вглядываясь в се глаза.

– А как считаешь ты?

– Уже год и три месяца. Скорее четыре, чем три. Так я считаю.

– Иди первым, – буркнула она. – Туда.

* * *

Землянка была шести стоп в длину и около трех в ширину. У стены можно было присесть, но, пожалуй только согнув шею или полулежа. Входное отверстие – ненамного больше, чем у собачьей конуры, а вдобавок ко всему внутрь набили добрую охапку хвороста, камней и веток, о которые Дебрен сразу же оцарапал все, что только возможно.

Но смысл был. Потому что камни образовывали кольцо, в кольце лежали разломанные на маленькие кусочки веточки, а по веточкам ползали огоньки.

В землянке было тепло. Несло дымом от влажного топлива, гниющим деревом и портянками. Над костерком, насаженные на палки, сушились покрашенные красным туфли. Еще недавно они наверняка были довольно ценными, но от скитания по обледенелым и каменным склонам Чернухи сильно поблекли и стоптались. Дебрена не поразил вид исцарапанных ног сидящего у огня седого мужчины. Его лишь немного удивил размер кровавых полос, уходящих от щиколоток.

Потом он взглянул на лицо греющего руки старика и перестал чему-либо удивляться. Нужна была хоть крошка мысли, чтобы извлечь из дырявого башмака веточку или камень, который втискивается между обувью и ступней и постепенно сдирает кожу. Глаза магистра Гануса были абсолютно бессмысленными.

– Устроился? – долетел из-за передней стенки голос Ленды. – Мне надо войти. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас оказался в огне или, что еще хуже, подпалил жилье. Подвинься. И не вздумай толкаться.

Морщась от боли, Дебрен переполз на коленях в противоположный угол землянки и отвернулся, сев у стены и сжав колени, подтянутые к подбородку. Это было столь же неудобно, как и жалостно. Но в истинном море света, которым еле тлеющий костерок заливал помещение, он не мог обрести большей свободы.

– Развяжи меня, – бросил он сквозь зубы, обращаясь к втискивающемуся в дыру капюшону. Ленда вползла внутрь, стараясь не глядеть в его сторону.

– Землянка маленькая. – Она доказала это, заняв все оставшееся место. Уселась, скрестив ноги, у самого огня, совсем рядом с Дебреном. Иначе не получалось.

– Тем более. Нам и без того будет неудобно.

– Не слишком ли ты далеко крючок забрасываешь? – буркнула она, стаскивая чулки и при этом стараясь не свалиться в огонь. – А почему ты решил, что я тебя за дверь не выставлю? Я – девушка, а ты и не брат мне, и не монах. Я опозорюсь, если соглашусь ночевать с тобой под одной крышей. Тем более что ты голый.

– Почему ты такая вредная? Что я тебе сделал?

Под меховой безрукавкой на ней была только тонкая льняная рубашка. Капюшон, криво обрезанный, вернее, оторванный, раньше, вероятно, был частью кафтана светлой памяти Бамбоша. То, что она смотала с шеи и что Дебрен принимал за шаль, оказалось парой суконных рукавов. Тоже с кого-то содранных.