Похороны друга - [2]

и в облаках тревожно шарить стали…

С еловых веток лапчатых свисали

обрывки снежной пены…

Все обновляется, меняется и рвется,

исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,

песком заносится, и пылью обдается,

и зеленями из земли опять встает.

                              Вот и ров

и кладбище. Коней остановили.

И приподняли гроб. Тогда с дерев

посыпалась вдруг ледяная крупка,

позванивая. И от льдышек хрупких

стонала тишина. И я под гроб

плечо подставил. Медленно, неловко

скользили мы с сугроба на сугроб.

Нас обгоняли люди — кто с веревкой,

кто с заступом (спешила жизнь сама!), —

их догоняла хлопьями зима.

А люди шли, подолгу застревая

в снегу, точь-в-точь как мы. За темнотой —

кресты. Мы с нашей ношею святой

пришли на пустошь. Стали мы у края

глубокой ямы. Гроб спустили с плеч

и осторожно на сырую глину поставили его…

                              «Возмездья меч, —

так начал речь оратор, — Украину

и всех нас спас! — (И загудела даль.

Упала мать у края темной ямы:

«Откройте гроб! Сыночек, ручку дай!

Зачем заколотили гроб гвоздями?»

…За ней жена — не плачем начала,

а хохотом рыдания: «Мой сокол,

Степан, проснись!»)

               — Мы будем мстить жестоко! —

сказал оратор. — За деянья зла

ответит враг. В бой! Нет, никто не в силе

нас побороть. Непобедим народ!

Вот партизан нам руку подает

из Югославии! Ряды сплотили

повстанцы в Польше, острые ножи

уж наготове! Встало Закарпатье.

Кипит и Чехия… Бой не на жизнь,

а на смерть! Всех тиранов без изъятья

казнить и всех, кто с ними заодно…

Тот будет жить, кто был отважным сыном

страны родной!—

               Мгновение одно

молчал оратор. — Он за Украину

замучен был — товарищ твой и мой…

(Жена и мать рыдали. Крики, стоны —

смешалось все. Окутанные тьмой,

стояли мы, как тени. И каленой

сухой иглой мороз нам душу жег.)

Герой не умирает! Свято дело

Степана и бессмертия залог!

И после смерти он зовет нас смело!

…Раздался залп. Он воздух так качнул,

как будто буря в землю нас вдавила.

Тут плач, и крик, и стон… И тяжкий гул

громовый прокатился. Поглотила

земля Степана. Стали засыпать

забитый гроб. И глухо отвечал он.

И стон родных вновь начал повторять

рыдание оркестра. Лишь сияла звезда вверху…

     А трубы скорбно плакали.

     Тарелки звонко звякали.

     Бил барабан как будто в грудь:

     ты славно завершил свой путь.

               …Уж выплакался я!

Не знаю, с кем и как я возвращался.

Сияла в снежных звездах вся земля…

И реквием в душе моей раздался:

Все обновляется, меняется и рвется,

исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,

песком заносится, и пылью обдается,

и зеленями из земли опять встает.

Домой пришел я: во дворе

в снегу еще торчит моя лопата.

И в страшной высоте,

как на горе —

такая тишина! —

зеленоватый

далекий звездный свет…

Сияй, свети! Мы горе переборем;

священной мести мы верны законам

и заступом в могилу вместе с горем

врагов загоним!..

Все поднимается, встает, растет, смеется.

Мы живы. День победы недалек!

Слова: «Войны окончен срок» —

нет, не произнесут уста,

пока не захрустит последний позвонок

фашистского хребта.

     Хотя и тяжко нам!

     У каждого семья — жена иль мать.

     Но не дадим себя врагам

     сожрать!

Я дома лег на жесткую кровать,

закрыл глаза. Вокруг все тихо… тише…

И катафалк передо мной поплыл опять,

и я услышал:

Все поднимается, встает, растет, смеется.

И я услышал:

Все в новые на свете формы переходит.

Ведь ты мертва, — тебе живых нас не убить.

И, видится, — Степан поднялся, ходит

бок о бок с Ярославом. Жить нам! Жить!

И в поле тракторы гудят. И вьется

над полем жаворонок. И летит

на конях молодое поколенье —

сюда, сюда… Ведущий говорит:

«В руках у нас великое уменье —

бороться до победы. И не раз

потомки в песнях будут славить вас.

Вы — победители. Страданьем, горем

болел народ. Мы горе переборем!»

Мать Ярослава и Степана мать

им вынесли воды. И люди пили.

И вдруг ряды сомкнули: побеждать!

И полетели в бой на крепких крыльях

отваги. И в небесной глубине

гудели эскадрильи…

                              Тут в испуге

проснулся я. Темно! И в тишине

по окнам зачастили когти вьюги.

Она скреблась по стеклам. Со всех ног

бежала по сугробам. Стойте! Где я?

И вдруг припомнил все. И я не мог

заснуть: непобедимая идея

свободы, человечности, тепла

меня, словно дитя, приподняла, —

и стало видно все как на ладони.

Еще мы будем жить — и ты и я!

Взовьемся вверх плющом мы по колонне!

Мы города отстроим! И сады

насадим! Жизнь все лучше будет, краше.

А Гитлера кровавые следы

бурьяном зарастут. И совесть наша

заявит: суд идет! палач — с пути!

Мы живы! Наше бытие нетленно!

Среди живых — ты мертв!

Ты мертв!

     И вдруг буран как засвистит, —

     буран — неугомонная сирена…

Я вслушивался. Захотелось мне

на берега Днепра — все дальше, выше!

И снег по стеклам скребся в тишине…

     И я услышал —

     как трубы где-то плакали,

     тарелки тихо звякали,

     бил барабан как будто в грудь:

     «Ты славно

               завершил

                         свой путь…»

₁₉₄₂