Похоронный марш марионеток - [26]

Пирс окинул взглядом затхлую, пахнувшую плесенью комнату. Лицо хозяина квартиры терялось в сумраке, но Чарльз чувствовал, что тот сильно не в духе или подавлен свалившимися на него проблемами. Или что-то еще в этом роде. Возможно, он переезжает не по своей воле. В самом воздухе этой квартиры витало несчастье — за то короткое время, что Пирс занимался перевозками, он уже не раз бывал в подобных домах. Многие люди под давлением обстоятельств вынуждены были продавать свое жилье и переезжать на новое место, и Пирс невольно разделял с клиентами их горечь. И сегодня он старался бодриться, несмотря на то что надвигавшаяся ночь давила своей тяжестью и вызывала чувство клаустрофобии.

— У вас тут много красивых вещей, — сказал Пирс как можно непринужденнее. — Я имею в виду, если их немного подремонтировать — вот эту софу, например, или стулья. Их можно перевозить. Определенно. Только за один раз у меня это не получится. У вас несколько больше вещей, чем вы сказали по телефону.

Пирс посмотрел на расписной сундук.

— Ну, а сундук, — с искренним восхищением добавил он, — просто красавец. Должно быть, антиквариат.

Хозяин ничего не ответил. Пирс нагнулся, чтобы заглянуть внутрь сундука. Оттуда приятно пахнуло смолой, скорее всего сосновой — ею натирали мебель, чтобы не заводились древесные жучки. Запах навевал мысли о Старом Свете, о долгом путешествии через океан.

— Бог мой, как чудесно пахн…

Веревка не дала ему договорить. Петля мгновенно сдавила голосовые связки. На секунду у него перед глазами мелькнули красные и синие искры на абсолютно черном небе.

«Какого черта..?» — хотел крикнуть он, но связки были уже порваны.

Он лягался, бил локтями воздух. Он хорошо дрался, но почему-то не мог достать невидимого клиента, который отклонялся назад на… чем? на каблуках?.. и тянул за… что? за веревку.

Пирс даже не мог просунуть под нее пальцы, чтобы ослабить давление на дыхательное горло.

— Боже… — только и смог прохрипеть он.

Бог не ответил. Воздух в легкие не поступал, и они разрывались от боли. Глаза потеряли способность отличать мебель от отбрасываемой ею тени. Кровь бешено стучала в висках, в нос бил острый запах просмоленного чрева сундука. Затем мозг умер.

Внутри тела Пирса что-то забулькало, посиневшее, перетянутое горло выбросило жидкую субстанцию жизни. Но он этого уже не чувствовал. Его пульс угас.

*

Сантомассимо вышел из кабинета капитана Эмери, зашел к себе, забрал пиджак и направился к оставленному на стоянке голубому «датсуну».

Он был сильно взволнован. Он гнал машину на восток, в сторону Голливуда, непрерывно размышляя. Несколько детективов, наблюдавших за проститутками на Вайн-стрит, узнали его. Он пронесся мимо. Остановился только у «Эль Адоб» и, зайдя внутрь, заказал себе две «Маргариты». У другого конца стойки сидел экс-губернатор. Гул голосов в баре не давал Сантомассимо сосредоточиться. Он поднялся и вышел.

Вскоре он оказался в лабиринте тихих улочек, где находились старые студии и лаборатории. Легкий туман висел над опустевшими дворами. Охранники сидели в дежурных помещениях либо обходили территорию с собаками.

Между Мелроуз-авеню и Голливудом протекала дневная и ночная жизнь доброй половины киноиндустрии — не только старых студий, но и престижных офисов, где располагались сотни, если не тысячи агентств — как работающих много лет (вроде «Хасбрук и Клентор»), так и тех, что открылись совсем недавно.

Существовал старый Голливуд и новый Голливуд. Старый хранил суровое величие, и осязаемые призраки его великих гениев все еще витали над Лос-Анджелесом. Новый кипел амбициями молодости, желанием завоевать все рынки мира, что он и делал при помощи сложных технологий. Ну и что? При чем здесь Голливуд? Сантомассимо размышлял о связи между убийствами на пляже и в отеле «Виндзор-Ридженси», а Голливуд весьма способствовал размышлениям.

Сантомассимо остановился у «Тайни Нейлор» выпить чашку черного кофе. Он глазел на девчонок в джинсовых куртках и чулках в сеточку, с алыми лентами на черных вьющихся волосах и яркой красной помадой на юных губах. Слишком развитые для своих лет, вызывающе броские в дешевом свете бара, они вызывали у Сантомассимо восхищение своим видом и той романтической смелостью, с которой попирали общественные нравы.

Хасбрук и Нэнси Хаммонд. Между ними должна быть какая-то связь. И не обязательно иррациональная. Но какая-то замысловатая. Здесь скрывалась какая-то неразгаданная тема. В том, как были совершены эти преступления, сквозило болезненное пристрастие убийцы к эффектным зрелищам.

Все клубы были переполнены, и Сантомассимо свернул на бульвар Ла Сьенега, круто уходивший вниз. Он пытался нарисовать в своем воображении портрет убийцы, но образ ускользал, как узор на крыльях порхающей бабочки. Легкое опьянение от «Маргарит» давно прошло. Теперь он ехал через «Миракл Майл»,⁵⁸ где напротив темной неприступной стены стеклянного здания, походившего в этот поздний час на некрополь, светились огни одного-единственного кофе-бара.

Свернув на запад, Сантомассимо увидел сине-белые лучи неоновых прожекторов, врезавшиеся в черное небо. Потоки дорогих машин текли по бульварам Сенчури-сити.