Походка пьяницы. Чума питонов - [21]

— Конечно, — она кивнула и вежливо замолчала.

— Наверное, я вернусь прежде, чем ты уснешь, а может, и нет. Или да…

Сбившись, он кивнул Лусилле, прокашлялся, накинул мантию и вышел.

Ни в коридоре, ни в холле не было ни души.

Не дремал только тонкий луч электронного глаза робота-дежурного, но он не обратил на Конута внимания. Ведь Конут не был студентом и ему не приходилось, извиваясь, проползать на животе под сканирующими лучами. Привилегия Мастера — приходить и уходить, когда захочется.

Конут хотел выйти.

Конут прогуливался по безмолвному двору, освещенному желтой луной, над его головой возвышался призрачный серебряный мост. С чего это он так разнервничался? Лусилла всего лишь студентка.

Но как он ни уговаривал себя, нервы были напряжены до предела.

Почему? Студенческий брак хорош и для студента, и для Мастера; традиции его разрешают, и Мастер Карл сам советовал Конуту жениться…

Конут не мог забыть Эгерта.

На юном лице Эгерта было такое выражение… Возможно, как раз это и не давало Конуту покоя. Он не так уж давно сам защитил диплом и еще не позабыл, что у студентов есть чувства. Так как традиции, положение и закон благоволили к одной стороне, часто случалось, что студенты ревновали к исключительным правам Мастеров. Сам Конут, будучи студентом, не завязывал любовных отношений, поэтому никогда не попадал в положение Эгерта. Но У других такое случалось. Нет сомнения, Эгерта, этого неоперившегося юнца, сейчас мучает ревность.

Но что это значит?

Ревность Эгерта может повредить лишь ему самому. Ни один раб, в душе разъяренный правом первой ночи господина, не мог бы сделать свой гнев менее заметным, чем Эгерт. Но Конут почему-то почувствовал его состояние и ощущал себя почти виноватым.

Он не логик, а математик. Стройная концепция права, размышлял он, идя по берегу реки, нуждается в переоценке. Всеобщий закон ясен: права высшего превосходят права низшего подобно тому, как атом фтора вытесняет из вещества атомы кислорода. Но справедливо ли это?

Во всяком случае, так происходит давно — если, конечно, можно считать это ответом.

Бесспорно только одно: вся система классов, привилегий, законов преследует определенную цель, и цель эта — производство некоего товара, уникального по своим свойствам. Нельзя получить его в короткий срок, нельзя совершенно удовлетворить потребность в нем и нельзя остаться без рынка сбыта. Этот товар — дети.

Они везде, куда ни бросишь взгляд. В яслях на женской половине, в игровых, примыкающих к покоям Мастеров. Все будто предусмотрено заранее, традиции и законы поощряют людей заводить как можно больше детей. Почему? Кому нужно так много детей?

Причина не только в сексе — конечная цель именно дети. Секс был бы возможен и приятен в условиях, полностью исключающих появление детей; наука решила этот вопрос десятки, нет, сотни лет назад. Но применение противозачаточных средств не одобрялось. И в результате проводимая во всем мире политика несложного и бесцельного детопроизводства давала в год чистую двухпроцентную прибавку к народонаселению.

Два процента в год!

Чем вызвана такая любовь к детям?

Тут Конута осенило сумасшедшее решение: так запланировано!

«Кем?» — удивился он, настраиваясь на задумчивую длинную ночную прогулку и уже предчувствуя, что сейчас его осенит блестящая мысль — окончательное разрешение мучающей его проблемы.

Нет, не сейчас, не сегодня, Конут взглянул вверх, на горящее окно своей спальни. Его ноги гораздо лучше его самого знали ответ на вопрос о детях.

Конут торопливыми шагами направился к Башне Математиков, в свою комнату, где его ждала Лусилла.

Был один вопрос — кровать.

Лусилла перенесла собственную кровать в его комнату — так делалось всегда; но, конечно, и его кровать по-прежнему стояла там, более широкая и удобная, так что…

Интересно, какую она выбрала кровать?

Конут сделал глубокий вдох, машинально кивнул электронному ночному дежурному и открыл дверь в комнату.

Тишину потряс громкий сигнальный звонок.

Мастер Конут застыл, тупо глядя на дверь, в то время как на шум из-за угла изумленно выглянул дежурный студент, обходивший коридоры. Звонок продолжал греметь.

Конут понял, что сигнал соединен с дверью, это была им самим установленная система защиты. Но он помнил, что, уходя, не включал ее.

Конут бросил сердитый взгляд на студента-дежурного, быстро вошел внутрь и захлопнул дверь. Звон стих.

Лусилла села в кровати — его кровати. Ее волосы разметались, а глаза были потупленными, но ясными. Она не спала.

— Ты, наверно, устал, — проговорила она. — Хочешь, я сделаю что-нибудь поесть?

Конут дрожащим от суровости голосом произнес:

— Лусилла, зачем ты включила сигнализацию?

Она подняла глаза.

— Я хотела проснуться к твоему приходу. Звонок там был, я просто подключила его.

— Но зачем?

— Зачем? Мне так хотелось.

Она зевнула, став еще милее, и извинилась за свой поступок улыбкой, а потом повернулась расправить покрывало на постели.

Конут, глядя на нее со спины, как будто бы никогда не видел в лицо, отметил два неправдоподобных факта.

Первый тот, что эта девушка красива. На ней было надето очень мало — только ночная рубашка и пеньюар, так что не оставалось сомнений в совершенстве фигуры; она также не была накрашена, что позволяло оценить лицо. «Хороша. Поразительно, — сказал себе Конут, ощущая внутреннее волнение, — поразительно, но я очень хочу быть с ней».