Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - [31]

В самый разгар опасности батарея Даву два раза отказалась стрелять. Командир ее ссылался на свои инструкции, запрещавшие ему, под страхом отрешения от должности, сражаться без приказа Даву. По словам одних, этот приказ был получен вовремя, по словам других, — слишком поздно. Я сообщаю этот эпизод потому, что на следующий же день в Смоленске из-за этого произошла крупная размолвка между Мюратом и Даву, в присутствии императора.

Мюрат упрекал Даву за его медлительность и слишком большую осторожность и за его неприязнь, которая существовала со времен Египта. В своей запальчивости он заявил, что если между ними существует ссора, то они должны ее уладить между собой, а армия не должна от этого страдать!

Даву, раздраженный, обвинял Мюрата в дерзости. По его словам, безрассудная горячность Неаполитанского короля постоянно подвергает опасности его войско, и он бесполезно тратит силы солдат, жизнь и снаряды. В заключение Даву объявил, что может погибнуть вся кавалерия! Впрочем, прибавил он, Мюрат вправе распоряжаться ею, но что касается пехоты первого корпуса, то пока он, Даву, командует ею, он не позволит так расточать ее силы!

Мюрат, конечно, не оставил этого без ответа. Император слушал их, играя русским ядром, которое он толкал ногой. Казалось, будто в этих разногласиях его полководцев было что-то такое, что ему нравилось. Он приписывал эту вражду их усердию, зная что слава — самая ревнивая из всех страстей. Ему нравилась пылкость Мюрата. Так как жить приходилось только тем, что удавалось найти и все тотчас же поглощалось, то надо было как можно скорее справляться с врагом и быстро проходить мимо. Притом же общий кризис в Европе был слишком силен, положение было слишком критическое, чтобы можно было долго оставаться в таких условиях, да и Наполеон испытывал чересчур сильное нетерпение. Он хотел покончить с этим во что бы то ни стало, чтобы выйти из такого положения. Стремительность Мюрата больше соответствовала его желаниям и беспокойству, нежели методическая рассудительность Даву. Поэтому, отпуская их, он тихо сказал Даву, что нельзя соединить в себе все качества и что он лучше умеет сражаться, нежели вести вперед авангард. После этого Наполеон отослал обоих, приказав им лучше сговариваться в будущем.

Оба полководца вернулись к своим частям с прежней ненавистью в душе. Они оспаривали друг у друга войну, которая велась только во главе колонны.

Двадцать восьмого августа армия торопливо, прямо через поля, прошла широкие равнины около Вязьмы. Несколько полков фронта двигались сжатыми, короткими колоннами. Большая дорога была предоставлена артиллерии с ее повозками и походным лазаретом. Император, верхом на лошади, поспевал повсюду. Письма Мюрата и приближение к Вязьме поддерживали в нем надежду на битву. Слышали, как он вычислял во время похода, сколько тысяч пушечных выстрелов понадобиться ему, чтобы раздавить неприятельскую армию.

Такое поведение Барклая, ослабление армии, взаимные распри ее начальников, приближение решительного момента — все это беспокоило Наполеона. В Дрездене, в Витебске и даже в Смоленске он напрасно надеялся получить какое-нибудь сообщение от Александра. В Рыбни, около 28 августа, он, по-видимому, сам добивался этого. Одно письмо Бертье к Барклаю, не представляющее, впрочем, ничего замечательного, заканчивалось следующими словами: «Император поручает мне просить вас передать его приветствие Императору Александру. Скажите ему, что никакая превратность войны и никакие обстоятельства не в состоянии изменить дружеских чувств Императора Наполеона к нему!»

В этот день, 28 августа авангард оттеснил русских к самой Вязьме. Армия была измучена переходом, жаркой пылью и отсутствием воды. Спорили из-за нескольких грязных луж и даже дрались у источников, взмучивая воду, которая быстро исчезла. Император сам должен был довольствоваться грязной жижей вместо воды.

В течение ночи неприятель разрушил мосты в Вязьме, разграбил город и поджег его. Мюрат и Даву поспешили туда, чтобы потушить пожар. Хотя неприятель противился этому, армия перешла Вязьму вблизи обломков мостов. Часть авангарда вступила в бой с поджигателями, а другая часть старалась потушить пожар, что ей и удалось.

В авангард послали отборных солдат. Им отдан был приказ преследовать неприятеля по пятам до самой Вязьмы и постараться убедиться, кто были поджигатели — наши солдаты или противник? Донесения авангарда окончательно рассеяли сомнения императора насчет рокового решения русских.

В Вязьме нашли кое-какие запасы, которые быстро были разграблены. Наполеон, проезжая через город, увидал этот беспорядок и страшно рассердился. Он пустил свою лошадь в самую середину толпы солдат, свалил с ног одних, избил других, велел схватить одного маркитанта и тут же судить и расстрелять его. Но все знали, какое значение имели его слова, и что чем яростнее были его вспышки, тем скорее они проходили и сопровождались снисхождением. Поэтому несчастного маркитанта[107] спустя несколько минут поставили на колени, на дороге, по которой должен был проехать император, а возле маркитанта поместили какую-то женщину с детьми и выдали ее за его жену. Император, уже успокоившийся, спросил, чего они хотят, и велел отпустить его на свободу.