Поход на Кремль. Поэма бунта - [33]

Такие вот дела, подумал Толоконько. Ребенок не знает, что такое мертвый голубь, а ты, взрослый человек, школу закончил, не помнишь, что такое ионы, гидрокарбонат, да и кальций с магнием. Нет, кальций он вспомнил. Детский врач по поводу Мити, когда он, упав, сломал ключичку, говорила: творог ему давайте, там кальций, для костей хорошо.

Да, многого мы не знаем. На самом деле, ну хорошо, есть тут гидрокарбонат и магний, а нужны ли они? А может, их тут и не ночевало: друзья-оперативники рассказывали, что из продаваемых бутылок воды каждая вторая левая, и хорошо, если из-под крана, а то летом, когда спрос, оптовики чуть ли не в подмосковных прудах черпают и тут же фурами гонят в столицу, на продуктовые рынки, где мы-то уж знаем, какой контроль. И от самих бутылок только вред, они, читал где-то Толоконько, миллионы лет сохраняются в природе, не разлагаясь, отравляют окружающую среду. И бросают их где попало.

Толоконько размахнулся и бросил бутылку подальше в бурьян.

Потом уже не задерживались, дошли до садика, Толоконько сдал Митю пожилой воспитательнице, пошел обратно, предвкушая, как заляжет спать, но тут – звонок. Сергей посмотрел: Зубырев звонит.

Вспомнил мимолетно: у капитана Лескина, как и у всех, в телефоне тоже был номер Зубырева. И Лескин в присутствии Зубырева набирал чей-то номер, то есть искал его в списке. А телефон у него навороченный, дисплей размером с ладонь, Зубырев увидел свою фамилию, спросил:

– Это кто?

– Вы, – улыбнулся Лескин.

– Что это за фамильярность! – возмутился Зубырев. – Зубырев! Я вам что, товарищ капитан Лескин, дружок, что ли? Вы бы еще Женя написали!

– Нет, а как? – растерялся Лескин.

– Как минимум – майор Зубырев. Или с инициалами.

Потом, конечно, похихикали над чудачеством начальника, но на всякий случай каждый в своем телефоне изменил – либо «Е.И. Зубырев», либо «майор Зубырев», либо «тов. Зубырев». А Лескин, у которого телефон позволял делать длинные записи, отыгрался по полной, записал: «Товарищ майор Евгений Ильич Зубырев, мой непосредственный начальник».

Кстати, у самого Зубырева, потом подсмотрели, начальство было исключительно с инициалами, вполне, то есть, уважительно.

Итак, появилась надпись: «Зубырев Е.И.».

Понимая, что ничего хорошего от этого звонка ждать не приходится, Толоконько размышлял: ответить или нет? С одной стороны, можно потом сказать, что спал. Но если спал, почему не отключил? Да и отключение не отговорка: если звонит начальник, ты должен его звонок услышать даже при отключенном телефоне, даже если ты мертвый, должен восстать, ответить, а дальше твое дело, можешь помирать обратно.

Толоконько ответил:

– Слушаю, Евгений Ильич.

– В сортире, что ль, сидел?

– В ванной был.

– Рано отмываешься! Давай быстро сюда.

– А что случилось?

– Он еще спрашивает! Быстро, я сказал!

Делать нечего, Толоконько пошел к дому, позвонил жене на работу, что он по второму разу отправляется дежурить, сел в свой не новый, увы, «опель-астра» (да и за новый было бы стыдно: не по чину машина) и отправился к родному отделению, которое, к несчастью, еще и располагалось через несколько домов (одна из причин, почему Сергей устроился туда на работу). То есть оттянуть не удастся.

Анатолия Алексеевича Девова вели в толпе связанного, он чувствовал себя необычайно униженным. Справа шел амбал с лысым черепом, мощными мускулами культуриста и довольно добродушным при этом лицом. Это был Юра Коломашев, соратник Германа Битцева, которого посторонние ошибочно принимали за его телохранителя. Юра не обижался. Свои-то все знали, кто он. А он был когда-то чахлый кандидат технических наук, лабораторный трудяга с обожженными кислотой пальцами. Его однажды до полусмерти избили в присутствии красивой девушки-соседки, а он с нею всего лишь прошелся, мямля что-то про погоду, которая сегодня гораздо лучше, чем вчера. Через полгода, оправившись от ушибов, ран и переломов, Юра начал ходить в тренажерный зал. Там познакомился с неким Юзачевым, который пригласил его в партию Битцева, где не хватало физически красивых и сильных людей. Идеи партии Юру не очень заинтересовали, но у него впервые появилась компания, где его уважали, слушали внимательно, он вошел во вкус и иногда даже чувствовал себя теоретиком. А лабораторию свою бросил, стал инструктором в тренажерном зале, где особенно умело руководил занятиями девушек и женщин, но это отдельная история, не будем отвлекаться.

Слева шел, будто нарочно, совершенно противоположный Юре человек – такой, каким сам Юра был еще лет шесть назад: тощий, в очках, с клочкастыми волосами (которые, наверно, ему мама стригла перед зеркальным комодом, стоящим в квартире на одном и том же месте с 1956 года – как купили и внесли). Звали его Феликс Никитин, он был левее самого Битцева. Или правее. Короче, он был совестью партии, строгим контролером нравов, он знал, что все партии гибнут от внутреннего разложения, оттого, что, придя к власти, начинают наделять своих членов привилегиями, и заранее готовился противоборствовать любым проявлениям деградации.

Они вели Девова крепко, но вежливо, хотя Феликс, не надеясь на свои силы, иногда слишком крепко сжимал своими худыми пальцами (вернее, ногтями) руку Девова.