Похмелье - [2]

В этот момент Цайе представилась возможность продемонстрировать свою силу. Полная, подстриженная под мальчика девушка села на стул, и Цайя, ухватившись за задние ножки стула, сначала приподнял его немного от пола, затем медленно выжал до груди, потом – на уровень плеч и, наконец, поднял над головой. Все, затаив дыхание, следили за ним. Шимпи играл роль балаганного зазывалы: приподняв плечи и сдвинув пиджак назад, он пародировал элегантность в понимании окраинных стиляг. На нем же был надет короткий спортивный пиджак, сшитый по последней моде, с покатыми плечами. Однако два года назад и он еще преклонялся перед длинным, чуть ли не до колен пиджаком, мешком висевшим на спине, какие носили все стиляги и какой он сейчас высмеивал. Из-за близко посаженных друг к другу глаз и выдающихся вперед челюстей его когда-то прозвали Шимпи, то есть шимпанзе.

– Вы видите перед собой Цайю, человека с могучей мускулатурой! Девушка – настоящая, а не надутая резиновая кукла. После представления почтеннейшая публика может пощупать ее, пожалуйста!

И он первый засмеялся, прямо-таки заржал над своей остротой.

Кати одернула его, сказав, что он разбудит жильцов нижней квартиры – ведь уже поздно. Шимпи же, невзирая на предупреждение, еще и притопнул каблуком.

– Если услышат – пусть послушают!

С зимней веранды раздался резкий голос Нонаине:

– Гедеон! Шимпи! Да замолчи же ты! От тебя оглохнуть можно! Поставьте-ка лучше пластинку! Этот парень совсем от рук отбился… Сладу с ним нет… Но на него нельзя по-настоящему сердиться…

Мамаша Багоши засюсюкала:

– Такой славный молодой человек!

– Ты только послушай… – Нонаине так и распирало от восхищения. – Просто непостижимо! А мы болтаем о воспитании… Ведь он, в сущности, отпрыск древнего рода… И на тебе – самый настоящий американец. Современный бизнесмен, плоть от плоти, кровь от крови… Вечером двадцать пятого октября он прикатил на машине. И без конца ездил – менял, продавал ткани, продукты, бензин и бог знает что еще… А совсем недавно он был переводчиком в Красном Кресте… Словом… Да что говорить! А если вспомнить его отца и деда, которые только и умели, что сорить деньгами… Так откуда же у него такая хватка? Жизнеспособность рода – вот что это! А ведь похоронили венгерских аристократов, объявили их такими да сякими, вымирающим классом – и все тут!… А этот не разыгрывал из себя героя. В то время как мы с ума сходили по своим детям – «Ах, наши сыночки, ах, наши мальчики!» – он смеялся над нами. Я даже поругалась с ним. Как можно быть таким… как бы тебе сказать… трезвоголовым! Мне очень импонируют эти молодые люди из университета. Хотя большинство из них, ты же понимаешь… Взять хотя бы этого юношу, которого опекает Кати. Ведь родители у него совсем примитивные люди. Мать – крестьянка в платке… В общем, настоящие плебеи… Но герои! Да, да! И никто другой на это не способен, только венгры… Герои!

«Герои»… Его закрывала портьера, и женщины не могли знать, что он слышит их разговор. Молодежь танцевала, и никто не заметил, что он сидит здесь, а не там, куда его раньше посадили. Здесь, наедине с собой. И все же он чувствует, как краска заливает ему лицо, и так всегда бывает, когда его называют героем. Почему? Но это же правда, что он взялся за оружие, был ранен, чуть не лишился ноги…

И только, и это все! У него было такое ощущение, словно развеяли по ветру прелесть последней сказки, сохранившейся в памяти с детских лет…

А ведь он только последовал примеру остальных. Участвовал в демонстрации, пел, выкрикивал что-то…

Да, но зачем понадобилось убивать ни в чем не повинных людей? Почему, ради чего, за что?… Он шел вместе с другими и пел, кричал, требовал; их зажали в узкую улочку, и если бы он даже не хотел этого, ему все равно ничего другого не оставалось. «Авоши убивают безоружных людей!» – взвизгнула какая-то женщина. Возможно, ей просто наступили на ногу, но началось что-то невообразимое; люди словно осатанели. С грузовика сбрасывали оружие. «Не давай себя в обиду, венгр!» Кто-то сунул ему в руки автомат со снаряженным магазином: «А ну, попробуй, пальни в воздух!» И уже со всех сторон слышались выстрелы. Толпа сразу поредела, и улица опустела. «Вот в тот дом, что на углу! Вход с другой улицы. Чердачное окно как раз выходит туда!» Только он повернулся, как его ранило. Он сделал еще шаг, но нога подвернулась, не выдержав тяжести его тела…

На время танцы прекратились. Кати поискала его глазами и испугалась, не найдя на прежнем месте. Как же она вся просияла, когда увидела его! Разгоряченная, она подсела к нему.

– Ничего не болит?

Они сжали друг другу руки и опустили глаза…

Вот так же Кати сидела у него на краю койки в те предрассветные часы. В белых клубах тумана занималась заря нового дня. Они держались за руки и молчали.

– Теперь в моих жилах течет твоя кровь!

Ему тяжело было даже шептать, и все же он сказал это. Вокруг него все словно качалось, и вместе с ним качалась и его койка, а в его жилах толчками переливалась кровь Кати. Затем пришла Нонаине, на ней был больничный халат, а на голове белая косынка. С нею вместе в палату зашел невысокий врач в очках. Они принесли кофе в термосе.