Похитительница кошмаров - [39]
– JOLIE MADEMOISELLE! – истошно проскрежетал Анри.
Амос зажал уши руками и что-то зашептал себе под нос. Марен посмотрела на полуразрушенный старый театр и вздрогнула. Кривая цементная крыша выступала над фасадом здания, оставляя перед входом прямоугольник тротуара сухим. Доска, забитая поперёк входных дверей, была сдвинута в сторону, оставляя тёмный зазор, но Марен ещё не была готова заглянуть внутрь. Схватив Амоса за руку, она потащила его за собой, спотыкаясь и наступая в лужи, под нависающий козырёк крыши. Он опустился на землю, нервно бормоча про слизняков и бормашины, что вообще не имело смысла, если ему снится подводный кошмар.
– Давай снимем рюкзак, и ты сможешь лечь. – Марен потянула за лямку рюкзака и в ужасе застыла. Рюкзак был очень тяжёлым и набух от воды.
– О нет, нет, нет, – прошептала Марен и сняла с плеч Амоса рюкзак.
Чернильные капли вытекали из рюкзака и падали ей на туфли, растекаясь по тротуару, где стали скручиваться и извиваться. Кошмары растворялись.
Марен резко открыла рюкзак, и из него хлынула чёрная жидкость. Её маслянистая поверхность переливалась синими и зелёными вспышками. Зловоние было невыносимым. Мерзких запахов был целый букет: протухшая еда, разложившийся трупик сбитого машиной животного, канализация, кровь. Марен попыталась собрать пакетики, которые ещё не растворились. Её едва не вырвало. Перед глазами всё поплыло. Она знала: кошмары ни в коем случае не должны проникнуть ей в кожу, в кровь, но она нуждалась в них, чтобы торговаться с Обскурой. Без них она просто бессильна.
В стене театра образовалась дыра. Растягиваясь всё шире и шире, она зевала, как человеческий рот. Марен отскочила назад и уронила содержимое рюкзака на тротуар. Во все стороны поползли чёрные извивающиеся черви.
– Это просто сон, просто сон, – прошептала она.
Увы, она не могла сказать, где кончается сон и начинается реальность. Амос крепко спал на бетоне, его ноги подёргивались, руки тянулись к вещам, которых там не было. Чувство вины обрушилось на неё, как мешок с кирпичами. Ей не следовало брать с собой Амоса, не следовало рассказывать ему про Обскуру. Она втянула его в эту авантюру лишь по причине собственного страха остаться в одиночестве и того факта, что у него были деньги на такси. И вот теперь он лежал и страдал, а она ничего не могла поделать.
Что-то коснулось затылка Марен, и она резко обернулась. На тротуаре сидела гусеница размером с автобус. Ее круглые чёрные глаза впились взглядом в глаза Марен, рот открылся, обнажив зазубренные зубы размером с её ладонь.
– Ты ненастоящая, ты ненастоящая, – повторяла Марен, пятясь назад, пока не уперлась спиной в стену театра. Она валилась с ног от усталости; её веки весили по сто фунтов каждое. Но гусеница, настоящая она или нет, медленно двинулась к ней, протягивая вперёд длинные антенны.
– Уходи, жук. – Голос Марен сорвался на писк. Не в силах унять дрожь в руке, она помахала ею перед огромной пушистой мордой насекомого. – Кыш! Кыш отсюда!
Гусеница, разинув пасть, прыгнула на Марен. Казалось, ещё миг, и она проглотит её голову. Марен с криком закрыла лицо и качнулась вбок. Кто-то затащил её внутрь здания. Там было так темно, что она ничего не видела.
– Амос! – выдохнула она.
Кто-то обнял её за талию, подталкивая дальше внутрь. Марен вырвалась и побежала к прямоугольнику тусклого серого света.
Перед ней открылось огромное пространство. Театр с позолоченными стульями и винно-красными коврами на наклонном полу, который вёл к широкой сцене за бархатным занавесом. Куполообразный потолок был раскрашен как небо, а на мраморных колоннах, поддерживающих его, были вырезаны ангелы, демоны, феи и монстры. Пока Марен бежала по проходу, театр замерцал. Его цвета то появлялись, то исчезали. Марен заметила под бордовым бархатом и парчой проблески чего-то серого и грязного. Куча ржавых труб и проводов, истлевшего ковра и битого стекла.
Где-то в театре заиграло пианино. Жуткая, звенящая мелодия, как из музыкальной шкатулки в фильме ужасов.
– Амос! – Она снова забыла о нём… она не могла ясно мыслить.
Марен повернулась и попыталась взбежать по склону, но ковёр заскользил под её ногами, становясь всё мягче и глубже, пока её ноги не исчезли в нём. Вниз, вниз, вниз… Марен погружалась всё ниже и глубже. Вскоре ковёр доходил ей до бёдер. В глубине театра появились две фигуры, одна поддерживала другую. Мальчик и высокая худая женщина.
– Амос! – Теперь ковёр доходил ей до подбородка. Он сковывал её руки, ноги бессильно бились о его колючую мягкость. Она опускалась всё ниже, пока ковёр не сомкнулся у неё над головой, и она не знала, где верх, а где низ, и всё вокруг было колючим и душным. А потом всё стало чёрным.
21
Марен приоткрыла веки. Она сидела на металлическом стуле, уткнувшись лицом в стол, и по её подбородку стекала струйка слюны. Тусклый свет резал ей глаза. Она осторожно приподняла голову и вытерла с уголка губ запёкшуюся корку. Как только её глаза приспособились к свету, окружающее пространство начало обретать очертания.
Стол стоял на краю сцены, повёрнутый к ветхому театру, совсем не похожему на тот, что видела Марен в кошмарном тумане. Обрывки ковра, всё ещё лежащие в проходах, были изъедены молью, большинство деревянных сидений прогнили. Высоко над головой куполообразный потолок зиял дырами, сквозь которые просвечивало серое небо и капал дождь. Резные каменные колонны, поддерживавшие потолок, покрывала чёрная плесень. В оркестровой яме на боку лежал заброшенный рояль, как будто он спикировал туда со сцены и его никто не поймал. Пол устлан слоем мусора.
