Похитители красоты - [10]

Известность моя скоро вышла за пределы узкого круга заказчиков. Ко мне обратился некий издатель и строго конфиденциально предложил следующее: состряпать фальшивку, которую он намеревался выпустить под именем Виктора Гюго — как выпустили и раскрутили неизданный роман Жюля Верна несколько лет тому назад. Он дал мне сюжетную канву: солдат наполеоновской гвардии возвращается из России, скитается по Европе, сидит в тюрьме во Франции при Реставрации, участвует в событиях 1830 и 1848 годов и, наконец, умирает в день прихода к власти Луи-Наполеона Бонапарта, — по которой я должен был вышить узоры «в духе первоисточника» достаточно искусно, чтобы ввести в заблуждение даже самых авторитетных специалистов. Он, со своей стороны, брал на себя всю юридическую сторону дела, в том числе возможные проблемы с наследниками. Подобно тем художникам, что поточным методом пишут полотна Сезанна или Матисса, я должен был с головой окунуться в мир прозы Гюго и так пропитаться ее сентиментальным духом, чтобы все написанное мною казалось вышедшим из-под его пера. Затем еще один мошенник, большой специалист по подделкам документов, брался сфабриковать рукопись, якобы переписанную современником с утраченного оригинала и найденную в подвале дома на острове Гернси, где Гюго жил в изгнании.

Издатель не подписывал со мной никаких контрактов; связь мы условились держать через абонентский ящик. Половина гонорара мне выплачивалась авансом, половина — по исполнении заказа. Было также оговорено, что окончательная редакция будет тщательно выверена знатоком творчества Гюго, неким преподавателем лицея, тоже желавшим округлить свои доходы; вдобавок он, по счастливому совпадению, входил в коллегию экспертов, которой предстояло удостоверить подлинность рукописи. Вся работа должна быть представлена по возможности не позднее чем через полгода. Если возникнут неприятности — мы никогда не встречались.

Раз в месяц вся команда собиралась в задней комнате одной кафешки на площади Клиши. Издатель нанял еще одного парня, долговязого пижона, моего ровесника, переписывать классиков. В его задачу входило, во-первых, сокращать толстые романы XIX века до оптимального объема в сто пятьдесят печатных страниц — максимум, что в силах одолеть сегодняшний читатель. Во-вторых, облегчить их, очистить от архаизмов, короче, перевести на простой и доступный всем современный французский. Мой коллега уже обработал таким образом «Братьев Карамазовых», «Войну и мир», а также «Утраченные иллюзии», ухитрившись ужать их до размера брошюры. Бог весть почему, этот специалист по купированию шедевров ополчился на Бальзака и называл его не иначе как тупицей, который-де не по заслугам получил от потомков похвальную грамоту. Он даже направил во Французскую академию письмо с наглядными примерами и требованием исключить автора «Человеческой комедии» из школьных учебников. На наших совещаниях он тоже присутствовал, так как собирался в скором времени приняться за Виктора Гюго и «обстругать» его «Отверженных» и «Собор Парижской Богоматери». Можно было не сомневаться, что и Гюго под взыскательным оком сего беспощадного судии предстояло пополнить ряды незаслуженно причисленных к лику славы.

Итак, я засел за книги мэтра, чувствуя себя мухой на теле великана, и в назначенный срок представил рукопись заказчику. Преподаватель литературы придирчиво выверил каждую строчку, счел мой труд значительно уступающим оригиналу и отыскал больше сотни ляпсусов. Я впал в типичный для такого рода затей грех «ретроспективизма», перенеся в эпоху Гюго некоторые изобретения и термины, появившиеся лишь в следующем столетии. Выплыви хоть одна такая накладка, и все дело погибло бы. Я засел за переработку: внес поправки, переделал некоторые эпизоды, изменил на свой лад концовку. Мой финальный аккорд всем особенно понравился, и я был почти уверен, что этот заказ не будет последним. Роман передали фальсификатору, чтобы тот переписал его от руки и превратил в манускрипт прошлого века. Он состарил бумагу, выдержав ее в сырости, чтобы покрыть цвелью, а текст написал специальными чернилами и настоящим допотопным пером. Для пущего эффекта подлинности сотня страниц была погрызена мышами. Наш «отделочник» имел опыт в подобных делах: на его счету были десятки старинных пергаментов, сфабрикованных с помощью некоего химика так ловко, что никто не заподозрил в них фальшивки. Но кто-то на нас донес, и все рухнуло. Однажды утром, выйдя из метро на площади Клиши, я увидел, что у нашего кафе стоит полицейская машина. Чутье подсказало мне, что нас засекли. Я поспешил смыться, несолоно хлебавши — остаток гонорара я должен был получить наличными как раз в этот день — и от души надеясь, что в записной книжке издателя нет моей фамилии.

Несколько недель я отсиживался в своей каморке, выходил из дому только затемно и с трепетом ожидал, что вот-вот за мной явятся люди в форме. Вскоре я снова стал промышлять эпистолярным жанром. Я уже знал, что не обладаю самобытной манерой письма, однако не оставил мысли стать беллетристом, пополнить ряды тружеников пера, растущие день ото дня за счет убывающей массы читателей. Как раз тогда один чудак предложил мне привести в порядок его библиотеку и составить каталог богатейшего собрания, насчитывавшего около пятидесяти тысяч книг. На его загородной вилле в Нормандии библиотека занимала четыре громадных зала. Через месяц, работая по восемь-десять часов в день, я не дошел еще даже до буквы Д. Я тонул в океане прижизненных изданий, фолиантов всех форматов и всех веков. Задача оказалась мне не по силам, и я сдался. Но этот краткий экскурс в нечто бесконечно огромное натолкнул меня на мысль: почему бы библиотекам, этим колоссальным кладбищам, не послужить живым? Почему бы мне не воскресить мертвецов, не поживиться с этих славных мощей, к которым давным-давно никто не приходит на поклон?