Похищенная - [62]

В глубине души я это знала — но легче не стало. Он так смотрел на меня… Не важно, кого Клей видел перед собой, смотрел он только на меня. На меня.

— Это не Пейдж, — произнес Джереми. — Это Елена. Пейдж всего лишь посредница.

Выражение на лице Клея не изменилось, не смягчилось ни на секунду. Он перевел на меня взгляд, в котором не было ничего, кроме бесконечной неприязни.

— Это она тебе сказала? — бросил он. — Я знаю, ты без внимания к своей персоне не можешь, но это слишком подло, Пейдж. Даже для тебя.

Он зло усмехнулся, и глаза его выразили то, что я всегда боялась в них увидеть — презрение, с которым он относится только к людям. Этот взгляд порой снился мне в кошмарах; я просыпалась в холодном поту, не помня себя от ужаса. Так я не пугалась даже в детстве. И вот сейчас он смотрел на меня… Что-то щелкнуло, и мир провалился в черноту.

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Я очнулась на полу камеры и подниматься не стала. Может, все мне приснилось? Так хотелось в это верить… но я тут же упрекнула себя за глупые желания. Мне ведь нужно наверняка знать, что я передала Джереми всю известную мне информацию, что механизм спасения теперь запущен. И кому какое дело до Клея? Ладно, мне. И больше, чем надо бы, однако сейчас не время об этом думать. Взгляд Клея предназначался не для меня. У него явно не ладились отношения с Пейдж, и, если честно, это меня не удивляло. В общении с людьми он отнюдь не Мистер Конгениальность, а уж тут и подавно: самоуверенная, прямолинейная ведьмочка, которая по возрасту ему в студентки годится… Так я пыталась себя убедить — и все впустую. Я чувствовала себя… Последнее слово чуть не ускользнуло от меня, но я все-таки выудила его из тайников разума. Признайся в этом хотя бы самой себе! Я чувствовала себя отвергнутой.

Ну и что, спрашивается? Подумаешь, меня отвергли. А вот и не «подумаешь». Еще как не «подумаешь». Тоска немедленно завладела всем моим существом. Я снова стала ребенком, который, крепко вцепившись в руку нового приемного отца или матери, молится, чтобы ее никогда не пришлось отпускать. Мне шесть, семь, восемь лет; лица мелькают перед глазами, как страницы в фотоальбоме — я давно позабыла все имена, но лица эти узнаю даже в окне мчащегося мимо поезда. Я слышу голоса в гостиной, монотонное бормотание телевизора; прижавшись к стене, едва дыша от страха, прислушиваюсь к ним и жду, что вот сейчас он начнется, этот «серьезный разговор». Серьезный разговор… Они скажут друг другу, что ничего не получилось, что «к такому были не готовы». Будут убеждать себя, что агентство по усыновлению их одурачило, подсунув вместо ребенка куклу — белокурую, голубоглазую… и сломанную. Да ведь никто их не обманывал — они сами не хотели слушать. Агентства всегда предупреждали, кто я, и прошлого не утаивали. В пятилетнем возрасте я попала с родителями в автокатастрофу, всю ночь просидела одна на проселочной дороге, тщетно пытаясь разбудить двух мертвецов, и мои крики о помощи уносились куда-то в темноту. Нашли меня только утром, а потом… Что-то во мне изменилось. Я целиком ушла в себя и во внешний мир выпускала лишь вспышки ярости — понимая, что делаю себе только хуже. Когда меня удочеряла очередная приемная семья, я клялась себе, что очарую их раз и навсегда, что они получат белокурого ангелочка о котором мечтали. Но все оставалось без изменений: я сидела взаперти в собственной голове, слушала — как бы со стороны — свои злобные вопли и ожидала, когда от меня наконец откажутся. И виновата буду я сама…

Я никому об этом не рассказываю. Ненавижу все эти воспоминания. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Я выросла, стала сильной, и все осталось позади. Точка. Осознав в свое время, что моей вины никогда и не было, я решила не перекладывать ее на приемных родителей, а просто забыть о ней. Выкинуть на помойку и двигаться дальше. Нет ничего хуже, чем рассказывать о своем потерянном детстве каждому встречному — таких несчастных и без того хватает. Если жизнь у меня удастся, то пускай люди так и скажут, и не надо мне никаких «вопреки всем обстоятельствам». Тяжелое прошлое — мой личный крест, а не повод паразитировать на других.

О своем детстве я рассказала только Клею. Джереми знал лишь отдельные фрагменты — то, что приемный сын счел необходимым ему рассказать, когда поставил вожака перед простым фактом: в мире стало одним оборотнем больше. С Клеем я познакомилась, когда училась в университете Торонто — он приехал к нам с курсом лекций по антропологии, одной из любимых моих дисциплин. Я влюбилась в него, просто втрескалась по уши. Меня влекла не его внешность, не повадки «плохиша» — нет, я жаждала чего-то иного, непостижимого, глубоко скрытого в нем. Когда и он обратил на меня внимание, я почувствовала, что для него это тоже в новинку, что ему не чаще, чем мне самой, случалось открывать душу другим. Постепенно мы сблизились. Однажды он рассказал мне о своем несчастном детстве — разумеется, опустив все подробности, которые проливали свет на его тайну. Я ответила тем же, потому что любила его и доверяла ему. А потом он разрушил это доверие — да так, что я не оправилась от удара до сих пор, как не забыла и ту ночь на проселочной дороге. Я не простила Клея. Это с самого начала было невозможно. А он никогда и не просил прощения — наверное, не видел шансов его получить. Со временем я и сама перестала верить в свою способность прощать.