Похищение сабинянок - [23]
– Завидно, небось? – подначил Леша.
– Мне-то? Не-а! Чего завидовать-то? Я всю жизнь в колхозе, всегда жил, как все. Мне много не надо. Пуп не рвал, а на бутылку всегда имел. А Виктор Петрович – это подполковника так звать – так вот, он ни себе, ни семейству своему продыху не давал. Всего их там пятеро жили: сам, жена, сын со снохой да внучок-первоклассник. Так поверишь ли, я уже телевизор выключаю – а они еще чего-то там в амбаре скребутся. Утром моя супружница встает поросенку корма подбросить – они уже вовсю лотошат на подворье.
– Так ведь и зажил, наверно, богато, – вставил свое слово Сашка.
– Богато – да, ничего не скажешь. Одних коров шесть штук завел. Краса-авицы, одно слово! А удоистыи-и-и… – мужичонка покачал головой, почесал кадык, снова приложился к пиву. Вытирая пену с носа, продолжал: – Молоком всех залил, нашему молокозаводу первым поставщиком заделался.
– Ну, живет и живет, тебе-то что? – отпивая полбанки, пробурчал Леша.
– Ну, как же! Ведь совесть, она не спрашивает, когда и за что ей человека мучить. А тут сам посуди: мужик вкалывает от темна до темна, а я вроде как груши хреном околачиваю. Я, вообще-то, трактористом числюсь. Так ведь работа – не волк. А здоровье расшатанное. И жена попрекать стала: мол, гляди, человек и не пьет, и дело делает, и копейку хорошую в дом приносит. Зудела целыми днями: мол, ты-то – что заработаешь, то и пропьешь…. Бабы – они ведь все завидущие, да и мужа пилить для них слаще меда. Словом, всю жизнь мне этот Виктор Петрович испортил. Бывало, сидишь с ребятами в холодке, пьешь самогонку – и даже вкуса не чувствуешь. Как шило в заднице, мыслишка колет: а сосед-то работает!.. По ночам стал даже плохо спать. Вот уж точно сказано: совесть грызет. И меня, бывало, до утра грызла: эх, ты, пьянь никчемная, разве ж ты не мог бы вот так же жить и работать? Разве ты хуже?..
– И ты, значит, решил, что так больше жить нельзя. Пора взяться за ум и встать на путь добросовестного труда, – предположил Сашка.
– Верно, тут я и решил, что больше терпеть нельзя, – согласился мужичонка. – Надо принимать меры…
– Ну и?..
– Ну и принял меры!
– И какие же?
– А самые простые! Насосал на складе канистру солярки, выбрал ночку потемней да и того…
– Поджег? – вскинулся Леша.
– Подпустил красного петушка, – хихикнул мужичонка.
– Ну, ты и гад! – сердито отозвался Леша. – И людей не пожалел?
– Да что я – душегуб, что ли? – обиделся мужичонка. – Я же первый спасать хозяев и кинулся. Вишь – даже руку обжег, – он засучил рукав ватника и показал большой розоватый шрам. – И скотину всю из загона выпустил, так что ни единой живой души не сгорело. Зато изба, сараи, амбар – все дымом ушло.
– И тебя не поймали?
– А кто ловить-то будет? Тем более после такого моего геройства при тушении.
– Ну, а как твой Виктор Петрович? – поинтересовался Миша.
– Да ничего! Мужик крепкий, чего ему станется? Все добро и скотину он продал. Вечером мы с ним крепко, по-соседски выпили, а с утреца уехал он обратно к себе в город. Надо, говорит, передохнуть перед новым штурмом… А мне что? Пускай штурмует. Только к нам больше не лезет со своими порядками, – мужичонка снова отхлебнул пива, засмеялся. – Да теперь у него и не скоро охотка появится.
– А не жалко тебе мужика-то? – сухо спросил Леша. – Ведь он вона сколько денег угробил.
– Да ладно! – махнул рукой мужичонка. – Он вона какую пенсию получает. На житье-бытье ему хватит. Не пропадет! А у меня зато теперь совесть чи-истая!
Он поднял пакет, одним духом допил остатки пива и, скомкав, сунул мятый целлофан в карман ватника.
– Ну, ладно, мужики, спасибо за компанию. Пойду на автобусную станцию, пора к себе в деревню добираться…
Он встал, надел кепку, отряхнул штаны и, перешагивая через обломки бетонных панелей, отправился восвояси бодрой походочкой хорошо поработавшего, довольного и собой, и жизнью человека.
Хозяин
Миша Максаков проснулся от того, что поезд остановился. Яркий свет то ли прожектора, то ли станционного фонаря ударил ему в глаза. Прикрывая лицо ладонью, Миша зевнул, потянулся и сел.
– Вовремя, вовремя, – приветствовал его уверенный баритон с бархатистыми переливами. – А я уж было собрался вас будить. Одному-то скучновато закусывать…
Миша недоуменно обвел взглядом купе. Соседи наверху заливисто похрапывали, а напротив сидел крупный мужчина лет пятидесяти в строгом деловом костюме, белой рубашке и при галстуке. Широкие брови, пухлые губы, мясистый нос… Про таких обычно деликатно выражаются: большой жизнелюб. И все понимают: пьяница и бабник. Однако подбородок крутой, у рта жесткие складки… Определенно какой-то начальник.
Мужчина улыбался и приглашающе обводил рукой столик, где высилась большая бутылка «Посольской», а на чистых бумажных салфетках громоздились аккуратно нарезанные хлеб, ветчина, колбаса, соленые огурцы и ноздреватый, маслянисто-желтый сыр.
– Мне ехать-то всего ничего, – пояснил незнакомец. – Часа два. Срочные дела. А я прямо со свадьбы: сына женил. Ну, мне и собрали в дорожку что Бог послал… – он сунул Мише в руку полный стакан. – Ну, со знакомством!
– Да мне как-то неловко… – глотая слюнки, начал было Миша, меж тем как рука сама по себе обхватила прохладное стекло. По причине финансового кризиса вчерашний Мишин рацион ограничивался двумя пирожками с капустой.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.