Погружение - [53]

Вечерами его водили умываться на берег бухты. Он смотрел на мальчишек, ловивших крабов. Они почти ничего не весили, но все равно проваливались в липкую глину по пояс. Длинными загнутыми палками они шуровали в крабьих норах. Стоило крабу напасть на палку, ее быстро вытаскивали. Одно движение, не позволяющее крабу сорваться и снова зарыться в глину. Крабов держали за задние ноги. Один из немногих случаев, когда он видел, чтобы эти парни смеялись. Они держали крабов подальше от себя и смотрели, как те ловят воздух.

В результате он стал мужчиной, состоящим из тумана и не способным найти твердый берег. Вокруг жужжали мухи и пчелы. Он хотел покончить со всем этим и окунуть голову в воду. Было довольно тихо. Он представил себе боевиков в воде. Большинство из них не умело плавать. Они бы захлебывались, молотили руками, не продвигаясь вперед, пенисы у них бы сжались, как морские коньки, а вода заливалась бы в открытые рты.

В темноте тлели горящие угли. Он различал двигающиеся губы. Кто-то что-то вскрикнул, другой велел ему заткнуться. Шел богословский диспут. Говорили о мученичестве.

Однажды ему разрешили посидеть у костра вместе со всеми, когда Саиф рассказывал о шейхе Ахмеде Салиме Сведане, погибшем во время американского налета на Пакистан. Да благословит его Аллах.

Он улыбнулся. Шейх был кенийцем, который занимался транспортным бизнесом в Момбасе. В Аль-Каиду его завербовали через футбольную команду, во главе которой стоял Усама аль-Кини. Команда собирала молодых людей из бедных семей, которые не имели работы и денег, чтобы жениться.

* * *

Кормовой ангар был достаточно велик, чтобы там поместился вертолет. «Нотиль» покоился внутри. Играл французский рок.

Очередь была ее – ей выпало нырять утром, – но она откинулась назад и предоставила все команде. «Нотиль» нырял по сто раз в год, и приготовления к погружению давно стали рутиной. Аппарат промывали пресной водой, чтобы избежать коррозии, а потом тщательно все проверяли: клапаны, радиосвязь, компьютеры, поплавки по бортам, научные образцы в корзинах, бутылки с патрубками, камеры, тепловизоры и манипулятор, механическую руку, которая протянется вперед, чтобы взять очередной соскоб. Когда они проверяли освещение, ей показалось, что в ангаре приземлилось НЛО.

– Профессор Флиндерс? У нас все готово.

Она проверила загрузку. У нее был собственный контрольный список. Пробежавшись по нему, она улыбнулась:

– Отлично. Спасибо.

Она подарила им несколько бутылок вина, и они вышли из ангара, выпили и закурили. Небо, пронизанное золотыми прожилками, казалось огромной драгоценностью. Снаружи делали барбекю. Жарили рыбу, пойманную на лески с крючками, вывешенными по бортам. Она съела стейк из лосося, салат и багет и запила все это вином. Все говорили по-английски. Норвежский ученый разливал по стаканам аквавит. Сейчас бы ей в кого-нибудь влюбиться, сейчас, когда вокруг огромная, всеобъемлющая Арктика. Но она чувствовала себя только половиной целого и больше не интересовалась другими людьми.

* * *

Она сосредоточилась. Ей предстояло провести долгие часы под водой, и ей хотелось мыслить как можно четче.

Под палубой глубоководного аппарата был красный рычаг, который следовало потянуть в экстренном случае, чтобы произвести аварийный сброс поплавков и выбросить аппарат на поверхность. Погружение ни в коем случае не увеселительная прогулка. «Нотиль» мог застрять. Сломаться. Тогда ее поднимет вверх хлынувшая вода и ударит о верх аппарата. Холод запустит в ней тот же звериный рефлекс ныряния, который работает у тюленей. Сердце забьется медленнее, кровь зальется в грудную полость, чтобы уберечь легкие, и инстинктивное желание открыть рот и вдохнуть станет сильнее знания о неминуемой смерти. Она откроет рот, и гортань сожмется. Нос и горло заполнятся водой. Легкие закроются, и она умрет от ацидоза и гипоксии. Бледное утопление. Голова откинута назад, а в стеклянных, похожих на кукольные, глазах застыл ужас.

* * *

Саиф приобрел привычку по вечерам лежать рядом с Джеймсом и разговаривать. Наиболее красноречивое его выступление касалось планов постройки в Джидде самых высоких зданий в мире.

– Ты бывал в Нью-Йорке?

– Да, – ответил Джеймс.

– Будет лучше. В два раза выше башен-близнецов! Такой чистоты в мире еще не бывало. Ислам и будущее смешаются в небе. В лифтах будут читать религиозные стихи. Можно будет посмотреть на закат на первом этаже, а потом подняться наверх и посмотреть его снова.

В основном Саиф проповедовал мученичество.

– Я надеюсь скоро умереть, – он высосал шкурку манго. – Я хочу этого. Думаю, тебя тоже убьют. Именно поэтому я хочу обратить тебя в ислам.

– Нет, – твердо сказал Джеймс.

Не было ни одного шанса, что он примет ислам. Это был вопрос даже не веры, а всего устройства жизни. Человек живет три раза по двадцать лет и еще десять – меньше, чем кит, меньше, чем австралийский ерш, и единственный способ примириться с собственной смертностью – сделать что-то, что переживет тебя. Поле, очищенное от камней, ювелирный шедевр, памятник, машину. Каждый человек верен тому, что знает. Даже бродяги борются за свою жизнь. Жизнь казалась слишком короткой, чтобы отрекаться от англиканского приходского храма, когда-то католического, с могилами рыцарей, подушечками для коленопреклонения, цветочными гирляндами и медным аналоем в форме орла. Тишина таких мест – древние ворота, кладбище, луг, болото – давала ему чувство принадлежности. Он был верен им. Слишком поздно отрицать английский канон, от Чосера до Диккенса, поэтов Первой мировой войны, Грэма Грина, стучащего на машинке в тумане и мороси… Он уже говорил это раньше, офицер разведки, путешествующий по всему миру, говорящий по-арабски, много читающий: если его призывали крестовые походы – а Саиф звал к обратному – он становился крестоносцем. Если ему придется погибнуть от рук фанатиков, он хотел бы остаться с теми, кого любил и кто любил его.