Погружение - [39]

Когда дышать и думать стало легче, он увидел, что вади делится на участки, куда бьет солнце, и участки, куда оно не достает. Они напоминали о словах Дэнни. О странных формах жизни, существующих в трещинах.

Он подумал, что когда-нибудь все великие книги запишут иероглифическим шестиугольным письмом, включая тот пассаж из «Утопии», где его святой предок думает об иссохших пустынях у экватора.

«Действительно, под экваториальной линией, затем с обеих сторон вверх и вниз от нее, почти на всем пространстве, которое охватывает течение солнца, лежат обширные пустыни, высохшие от постоянного жара; в них повсюду нечистота, грязь, предметы имеют скорбный облик, все сурово и невозделанно, заселено зверями и змеями или, наконец, людьми, не менее дикими, чем чудовища, и не менее вредными».

Свет и тень в вади помогли ему понять, как джихадисты видят мир.

– Что значит пустыня для ислама? – спросил он у Саифа, когда стал чувствовать себя чуть получше.

– Что ты имеешь в виду? Пустыня важна и для христиан. Иса был в пустыне.

Он вспомнил болота в сердце Англии:

– Уже нет. Не в Англии.

Он подумал, что противоречивость пустыни создала авраамические религии, а просвещением и развитием христианский мир обязан дождливым дням и ночам. Все дело в погоде. Облака, которые в Англии закрывают звезды. Морось, туманы, штормы, опадающие листья – это все какая-то насмешка над абсолютом, существующим у бедуинов.

В вади росли тонкие деревца, очень старые и твердые, как камень, в их корнях и дуплах жили мыши и пауки. Однажды вечером они прошли мимо баклана, слишком ослабевшего, чтобы лететь. Он сидел на камне и хлопал крыльями, как гусь на ферме. Если бы пошел дождь, он бы выжил, но дождя ничто не предвещало.

Он много думал о сексе. Не о вязке животных, не о подавляемом желании боевиков: вместо этого он представлял себя на танцполе в Кампале. Множество угандийских женщин, вращающих задами, трясущиеся огромные груди; зеркала, сигареты, пиво «Нил» в бутылках, дешевая китайская мебель, пот, все остальные мужчины смотрят футбол по телевизору на дальнем конце площадки, а его оставили одного, он должен удовлетворить всех женщин; это довольно утомительно, но он справляется.

* * *

Один венгерский граф из Трансильвании продал фамильные бриллианты, чтобы финансировать экспедицию в Восточную Африку. Носильщики звали его толстяком. Он купил ружья в Лондоне у «Холланда и Холланда» и покрыл часть расходов на экспедицию, продав бивни слонов, которых он застрелил. Клавиши многих роялей в Вене были сделаны из этих бивней.

Один из современников графа, юный американский хвастун, взял с собой несколько пар перчаток телесного цвета, когда отправился к берегам реки Тина. Он якобы хотел продемонстрировать сомалийцам, как снимает кожу с рук, хотя этому и сложно поверить. Могли ли сомалийцы поддаться на это?

* * *

Когда он думал, что все это делает с ним Африка, ему было проще. Африка – строгая госпожа для белого человека. Если смотреть на плен с такой точки зрения, то это просто очередной вклад в бесконечный процесс исследования Африки: всего-навсего экскурсия. Он не слишком хорошо думал о многих белых исследователях и белых охотниках, поскольку они были жестоки и жадны. Он верил, что служит людям. Если бы он был чуть помягче, то в самом деле мог бы стать мистером Уотером.

Трава у озер Конго высокая, а глины на ботинках к концу дня было столько, что она не отваливалась и ее приходилось снимать ножом или ложкой. На плантациях-шамба рос маис, а еще тыквы, маниока, шпинат, бобы, арахис, иногда гуава, манго, арбузы и множество видов бананов. Все это тушилось и подавалось с кусочками курицы или тилапии. Жители деревни вешали на деревьях ульи, чтобы там поселились дикие пчелы. Это были бочки, сплетенные из бамбуковых полос и покрытые глиной, навозом и листьями. Один конец был закрыт банановой корой, а другой затянут сеткой из лозы и шпагата. Он вспомнил рабочих на склонах вулканов над озерами. Они идут домой по мокрым тропинкам между полей сорго, качающего красными кисточками, с мотыгами на плече. По сторонам текут чистые реки, каждого ждет глиняная хижина без окон, с крышей из терракотовых плиток.

Он подумал о грязной воде этих озер, об их скальном дне, о старых пароходах, лежащих по берегам. О барах со стороны Конго – «Зебра» и «Сэр Алекс». О том, как по утрам оттуда выходят, спотыкаясь, солдаты – в форменных ботинках, с оружием, с девушками, которых семьи заставляют спать с солдатами, чтобы получить какую-то еду и защиту.

Особенно часто он вспоминал о полуденных грозах, о мальчике, продающем помидоры у окраины дороги, несмотря на ливень, и как потом от земли идет пар, а обезьяны носятся по деревьям, а у дверей хижины на табуретке сидит старик и читает Библию в последнем свете заходящего солнца.

Между Конго и Руандой на озере лежал городок. Несмотря на резкий ветер, озеро было спокойно. На холме стояла больница, выстроенная советскими специалистами, а за ней – сигнальный огонь, горящий в сумерках. А мальчишка, продававший полоски жевательной резинки, сказал, когда он проходил мимо:

– Смотри! Луна забирает свет у солнца!