Погребенный кинжал - [52]

— Повелитель, нет… — начал ветеран на удивление мягким голосом.

— Отойди в сторону, Жестокосердный, — сказал ему Мортарион. — Я хочу это видеть.

— Это ужасно, — мрачно сказал Скорвалл. — Лучше ослепнуть, чем увидеть нечто подобное, — дредноут отступил назад, и его механическое тело будто обмякло. — Я не пожелал бы этого даже для моего злейшего врага.

В примархе вспыхнуло раздражение. «Старый дурак, — подумал он про себя, — что за сантименты?»

Но затем Мортарион заглянул в запечатанную комнату, где лежал Цуррик, и то, что он там увидел, действительно было ужасно.

Примарх Гвардии Смерти видел монстров, видел убийства. Твари, зверски сшитые вместе Владыками Барбаруса из кусков тел, были неотъемлемой частью ночных кошмаров простых смертных. Ошметки живых существ, остававшиеся после битв с ними, а позднее — жалкие останки уничтоженной жизни, с которыми Мортарион сталкивался уже во время сражений Великого Крестового Похода — все эти зрелища были достаточно ужасны, чтобы преследовать и терзать душу простого человека. Со временем он привык к таким вещам. Более того, часто он сам был ответственен за них.

Но это … это зрелище было серьезным ударом даже для его могучей воли.

То, что лежало на медицинской койке, едва можно было назвать Рахибом Цурриком. Его тело — без брони и фибромускул — было гротескной пародией на то, чем оно должно было быть. Худощавая и жилистая, фигура Гвардейца Смерти превратилась в мертвенно-бледную, отвратительную насмешку над собой. Плоть превратилась в серую, сюрреалистическую гнойную массу, отваливающуюся с пораженного воина зловонными кусками. Почерневшие осколки костей торчали из больших сочащихся ран, источающих сине-желтый ихор. Густые, клейкие жидкости скапливались на пласталевой палубе, смешиваясь и пенясь. Облако серебристо-черных частиц кружило вокруг похожего на труп тела Цуррика; крошечные мухи садились на рваные края ран, чтобы насытиться или отложить яйца, из которых вылуплялись извивающиеся личинки.

Цуррик походил на труп, оставленный гнить месяцами в сырой, затхлой глуши, и тем более невероятным было то, что он все еще был жив. Его грудь поднималась и опускалась в такт неровному дыханию, которое прерывалось приступами кашля и отхаркиванием зеленой слизи через барьер кристалфлекса.

Молодой воин был там не один; Мортарион увидел распавшиеся останки пары медицинских сервиторов, лежавших там же, где они упали. Рабы-машины, утонувшие в собственной зараженной крови, несомненно, были мертвы.

— Как… он все еще жив? — вопрос вырвался у Мортариона прежде, чем он осознал это.

— Неизвестно, — ответил Крозий. — Милорд, я никогда не видел ничего подобного. Его второе сердце лопнуло, а большинство органов уже не действует.

— Его геносемя?

Крозий покачал головой.

— Боюсь, что оно поражено, и нет надежды на его извлечение. Я все еще пытаюсь понять, на что я смотрю, но считаю, что это своего рода химерный переносчик болезни.

— Химерный? — переспросил Морарг. — Ты имеешь в виду мутацию?

Крозий немного улыбнулся. Он был ошеломлен, зачарован отвратительной силой заразы, которая поглотила молодого воина.

— О нет, советник. Более того, эта ветвь вируса является крайне изменчивой и очень заразной. Она бесформенна и в то же время одновременно принимает множество форм. Это не просто одна болезнь… это каждая из них сразу.

— Это невозможно, — проворчал Жестокосердный, сжимая свои тяжелые кулаки. — Тогда почему же болезнь меня не затронула? Я состою из плоти под моей железной оболочкой, — он дважды стукнул себя по нагруднику. — И я не заболел.

Морарг бросил взгляд на примарха.

— Скорвалл видел припадок Рахиба, милорд. И дюжина смертных членов команды, что были вместе с ним.

— Они погибли за то время, которое нам потребовалось, чтобы доставить его в изолятор, — заметил Крозий.

Морарг проигнорировал это замечание и продолжил:

— Я приказал провести полную магнитно-радиационную очистку и дезинфекцию всех мест, которые он посещал. Но там ничего не было. Никаких следов инфекции.

— Болезнь очень избирательна, — заметил Крозий, явно забавляясь этой идеей. — Может быть, она разумна.

— Невозможно, — усмехнулся старый дредноут. — Вирус не может думать.

— Это что–то, что мы привезли с Иникса? — допытывался Мортарион. — Оружие последней надежды, использованное против нас?

Апотекарий покачал головой.

— Я так не думаю. Я вижу здесь происки варпа.

— Ты так уверен? — Жестокосердный издал скрежещущий звук. — Как ты можешь …?

Речь дредноута оборвалась, когда Цуррик издал грубый, животный крик, заставивший похолодеть каждого, кто услышал его. Мортарион смотрел, как его воин плачет черными, кровавыми слезами, и в глубине души Жнец почувствовал что–то незнакомое и редко испытываемое. Жалость.

— Он испытывает сильные муки, — сказал Крозий, нарушая последовавшее за этим угрюмое молчание. — Достаточные, чтобы свести с ума даже самых стойких из нас.

Мортарион едва расслышал эти слова. С огромным усилием Цуррик сумел повернуть голову так, чтобы его затуманенный взгляд встретился со взглядом примарха. Лицо легионера выражало печальную мольбу, говорящую лишь об одном.