Погребенная во льдах - [70]

— В худшем случае я мог бы умереть вместе с ней, — возразил брат Элиас.

— Но, в сущности, так и случилось. Только чудо спасло тебя от насильственной смерти в ту самую ночь, когда ты уже готов был принять смерть от холода. А раз ты спасен от обеих смертей и должен страдать в этой юдоли скорбей еще долгие годы, это потому, что Господь хотел, чтобы ты выжил и страдал. Остерегайся роптать и оспаривать долю, уготованную тебе. Скажи это сейчас нам, как на исповеди перед Господом, — скажи, что ты оставил ее живой и собирался вернуться к ней утром, если бы пережил ту страшную ночь. Ты ведь хотел благополучно доставить ее туда, куда ей было нужно. Что еще можно было требовать от тебя?

— Больше мужества, — грустно ответил брат Элиас, и впервые на его изможденном лице появилась горькая, но и вполне умиротворенная улыбка. — Все происходило именно так, как ты сказал. Да, у меня были благие намерения. Пусть Господь простит меня за то, что мне не хватило мужества.

Черты его лица разгладило смирение, в голосе звучала покорность. Ему больше нечего было вспоминать и не в чем исповедоваться — все было сказано и правильно понято. Длинное тело брата Элиаса вытянулось, он задрожал с головы до ног и наконец обмяк, успокоившись. На помощь больному пришла его слабость, и он погрузился в спасительный сон. Опухшие веки опустились, морщины на лбу и у губ разгладились. Он уплывал в невыразимые глубины раскаяния и всепрощения.

— Это правда? — благоговейным шепотом спросил Ив, как только они тихонько прикрыли за собой дверь, чтобы не разбудить брата Элиаса.

— Да, конечно. Страстная душа, которая спрашивает с себя слишком много и недооценивает то, что дает. Он готов был переносить морозную ночь и слепящий снегопад, только бы не запятнать сестру Хиларию даже муками своего желания. Он будет жить, он примирится и со своим телом, и с душой. Но на это нужно время, — заключил брат Кадфаэль.

Если тринадцатилетний мальчик и понял эти слова лишь частично или только теоретически, как тот, кому преподано искусство, в котором он еще не упражнялся практически, он этого не выдал. В глазах Ива, внимательно смотревшего на Кадфаэля, светился недетский ум. Благодарный, успокоенный и счастливый, он снял со своей души непосильное бремя.

— Значит, ее увидели разбойники, — начал вслух размышлять мальчик, — когда она осталась одна после ухода брата Элиаса…

Кадфаэль отрицательно покачал головой.

— Они нашли и избили почти до смерти брата Элиаса, как, вероятно, поступали с каждым, кто встречался им на пути во время налетов, — они убирали свидетелей.

Но что касается сестры Хиларии — нет, не думаю. Как раз перед рассветом в ту же ночь разбойники напали на ферму Друэля. Я не думаю, что они сделали крюк в полмили и зашли в хижину. Зачем им это было нужно? Их там ничего не могло привлечь. Кроме того, бандиты бы не стали беспокоиться о том, чтобы унести тело, а хорошую одежду забрали бы с собой. Нет, кто-то пришел в хижину, потому что ему было по пути, и укрылся там, так как бушевала вьюга и он решил переждать ее.

— Ну, тогда это мог быть кто угодно, — разочарованно протянул Ив, негодуя, что убийцу не удастся найти, — и мы можем никогда не узнать его имя.

Кадфаэль подумал, что есть один человек, который наверняка знает это имя, и завтра он это выяснит. Но вслух он сказал:

— Ну что же, по крайней мере тебе больше не надо беспокоиться о брате Элиасе. Он как будто освободился от непосильного груза, он будет жить и, я надеюсь, станет гордостью нашего ордена. И если тебе еще не хочется спать, ты можешь немного посидеть возле него. Он в добрый час объявил, что ты его мальчик, и, пока ты здесь, можешь оставаться его услужливым и заботливым мальчиком.

Эрмина сидела в зале у огня, все еще упорно накладывая стежки на рукава платья. «Старается закончить работу к определенному сроку», — подумал Кадфаэль, когда девушка, бросив на него мимолетный взгляд, снова вернулась к неприятному и непривычному для нее занятию. Она улыбнулась ему, но улыбка была печальной.

— С Ивом все в порядке, — просто сказал брат Кадфаэль. — Его встревожили слова брата Элиаса, сказанные во сне: ему показалось, что это признание в убийстве, но это не так. — И Кадфаэль рассказал ей все. А почему бы и нет? Она становилась у него на глазах взрослой женщиной, связанной обязательствами и долгом, которые внезапно осознала и стоически приняла на себя. — Теперь у него с сердца упал камень, — заключил монах свой рассказ, — Правда, он боится, что не найдут настоящего убийцу.

— Ему нечего этого бояться, — сказала Эрмина и взглянула на монаха с улыбкой, но это была совсем другая улыбка, одновременно скрытная и доверительная, — Божий суд безупречен, было бы грехом в этом сомневаться.

— По крайней мере, он теперь с готовностью поедет с вами, — небрежно заметил Кадфаэль. — У вашего Оливье теперь есть почитатель, который последует за ним на край света.

Взгляд ее блеснул, и при свете пламени в глубине зрачков заплясали огненные искры.

— Таких почитателей у него двое, — сказала она.

— Когда же предстоит ваш отъезд?

— Откуда вы знаете? — спросила она, не удивившись и не напугавшись, но с легким любопытством.