Пограничная застава - [25]

Так я начал свою службу на границе под командованием следопыта Никиты Карацупы. Не сразу, но и я стал понимать тайны следов и передо мной открылся мир неслышимых звуков. Это так важно — увидеть своими глазами, как, опустившись на землю и приложив к ней ухо, Карацупа чутко улавливал далекие шаги, разбирался в сонме звуков, как жестами объяснялся он с Ингусом — своим четвероногим другом и верным помощником, и овчарка, похожая на волка, мгновенно выполняла приказы своего хозяина. Я учился видеть невидимое, замечать обломанную ветку, примятые стебли трав и выяснять, кто же прошел: человек? Зверь? Птица? И во всех случаях учителем был Карацупа. Я видел его в деле, в той боевой повседневности, которая требовала от пограничников бдительности, готовности к бою.

Оказывается, Никита Карацупа мог толково и просто объяснять и вести обстоятельный разговор, если считал его нужным и полезным.

Я понемногу постигал пограничную науку, ходил в наряды, но ничего из ряда вон выходящего не случалось.

Однажды нас снова среди ночи поднял голос дежурного.

Карацупа первым вышел из казармы. Вскоре мы были в кабинете начальника заставы. Выстроив в шеренгу бойцов, Карацупа отрапортовал Усанову:

— Наряд готов к выходу на границу.

По едва заметной тропе, проложенной в кустарниках, мы пошли от заставы по долине к сопкам. Впереди бежал Ингус, за ним шел Карацупа, потом я, за мной — бойцы. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже различал кустарники, силуэты пограничников. За рекой., в крепости, уныло тявкали собаки. Ветер доносил из-за глинобитных стен запахи кухни и свалки.

Идти было трудно. Но главное по-прежнему заключалось в другом: если во время движения вдруг хрустнет ветка, то в этом был повинен лишь я; если отлетел в сторону от сапога камень, или шуршал гравий, или шелестела трава, то лишь по моей милости… Остальные бойцы, как мне казалось, не шли, а словно бы бесшумно пролетали над землей, как тени.

После каждого шороха, треска или стука Карацупа мрачно останавливался и чутко прислушивался. Пограничник молчал. «Уж лучше бы поругал…» — снова и снова думал я.

Через восемь километров я почувствовал слабость. Сердце билось часто и сильно. Ноги подкашивались, в желудке сосало, в висках стучали какие-то медные молоточки. А Карацупа шел без устали, легко, спокойно. «И так он ходит день за днем, — невольно подумал я с восхищением, — ходит не пять и не десять, а по двадцать и даже по тридцать и пятьдесят километров!»

Карацупа иногда останавливался, нетерпеливо поджидал, когда я отдышусь, и снова шагал вперед. И опять маячила передо мной его коренастая спокойная фигура.

Ингус бежал впереди. Порой он останавливался, нюхал воздух, прислушивался. Карацупа замедлял тогда шаг и тоже прислушивался.

Охватив широкой дугой часть долины и сопок, мы подошли в темноте к бревенчатому мостику. Ингус сделал стойку. Понюхав воздух, овчарка чуть слышно фыркнула. Где-то далеко квакали лягушки.

Карацупа слушал и вглядывался в скрытую тьмой сторону, где лягушачий хор нарушал сонную тишину. Следопыта явно заинтересовали лягушачьи переговоры. Он лег на землю, приложил ухо к камням. Я последовал примеру Карацупы и тоже припал к земле. Камень резал ухо, но ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.

— Нарушитель идет… — прошептал Карацупа.

— Где? — заволновался я,

Боец, лежавший рядом, коснулся своими горячими губами моего уха, накрыл наши головы шинелью и чуть слышно прошептал:

— Тише!..

Карацупа вскочил и, на ходу что-то шепнув Ингусу, поспешил за ним.

На бегу Карацупа успевал осматривать окропленные росой кусты. Иногда он нагибался, что-то искал в траве, ложился на землю и вновь «прослушивал» ее.

Следуя за Карацупой и Ингусом, мы вышли к ручью. Здесь след нарушителя исчез в воде. Карацупа перенес Ингуса на руках через ручей, опустил на землю и приказал ему обнюхать камни. Следа не было. Ингус, натянув поводок, повел Карацупу вверх по течению. Прошли несколько десятков шагов, и собака встревожилась: она снова взяла след. Ингус потянул в сторону от ручья, к покрытому туманом лугу.

Высокая, с серебристым отливом, трава словно застыла — такой был безветренный час. Карацупа забрался в траву, присел и снизу и сбоку посмотрел на тускло освещенную зарождавшимся утром долину. По сильной росе причудливыми мазками тянулась прерывистая темная полоса.

Следы!

Казалось, что по лугу прошел конь, причем шел он не от границы в наш тыл, а, наоборот, из тыла к водному рубежу. Не сбежал ли из табуна колхозный коняга? Но ближайший колхоз находился далеко, да и конь как-то очень странно шел к реке. Заподозрив что-то неладное, Карацупа достал из кармана сантиметровую ленточку и измерил вмятину.

— Что-то уж очень легкий конь… — в раздумье произнес Карацупа. — Задние ноги у него почему-то отстают от передних. Цирк…

По следу коня наряд подошел к старому дубу. Здесь конь зачем-то остановился, и тут мы все обнаружили странность: задние ноги коня стояли неподвижно, а передние беспокойно передвигались из стороны в сторону. Еще одну деталь приметил Карацупа: конь сорвал дубовые листочки. Но почему он не щипал траву, да такую росную и сочную, которой было столько вокруг?