Погоня за отцом - [9]

Вульф издал утробный звук сродни ворчанию льва, которого отрывают от добычи.

– Значит, ты так ничего и не нашел? – спросил он, отхлебывая кофе.

– Практически ничего. Беда еще и в том, что Эми ровным счетом ничего не знает. Вряд ли найдется другая девушка, которая в течение двадцати двух лет росла с матерью, но знает про нее настолько мало. Одно, правда, ей известно наверняка – во всяком случае, она так полагает: мать ненавидела ее, хотя и пыталась это скрыть. Она говорит, что имя Эми означает «любимая» и что Элинор, должно быть, сама не сознавала, какой насмешкой обернется наречение дочери.

Я подошел к столу Вульфа, налил себе из кофейника полную чашку, вернулся на свое место и отпил пару глотков.

– Были ли у Элинор друзья – мужчины или женщины? Эми и этого не знает. Да, конечно, последние четыре года она проучилась в колледже и почти не бывала дома. Характер Элинор? Осторожная, правильная и сдержанная – больше Эми ничего добавить не в состоянии. Она использовала также словечко «интроверт» – по-моему, чересчур старомодное для выпускницы Смита.

Я перелистал несколько страничек.

– Элинор хоть раз за двадцать лет должна была обмолвиться насчет своего детства или семьи, но Эми утверждает обратное. Она даже не подозревает, чем могла мать зарабатывать на жизнь до того, как устроилась к Реймонду Торну, с которым проработала до самой смерти. Она не знает даже, чем именно занималась мать у Торна; только отдает себе отчета том, что должность у Элинор была достаточно солидная.

Я перевернул страничку и отпил кофе.

– Вы не поверите, но Эми даже не знает, где появилась на свет. Предполагает» что это могло случиться в больнице «Маунт Сайней», в которой Элинор лет десять назад лежала по случаю аппендицита, но это только догадка. В этом Эми уверена – родилась она двенадцатого апреля 1945 года. Лет пять назад ей пришло в голову повидаться с врачом, который подписал ее свидетельство о рождении, но врач, оказывается, уже умер. Так что зачата она была примерно в середине июля 1944 года, но Эми не знает, где жила мать в то время. Она помнит только, что когда ей было три года, они жили с матерью в двухэтажном доме на Западной Девяносто второй улице. Когда ей исполнилось семь, они перебрались в более приличное место на Западной Семьдесят восьмой улице, а шесть лет спустя перемахнули через Центральный парк в Ист-Сайд, где я и побывал сегодня утром.

Я опустошил чашку и решил, что с меня достаточно.

– Подробности обследования квартиры я, с вашего позволения, опускаю. Если вы не против, конечно. Как я уже говорил, меня поразило полное отсутствие фотографий. И ни малейших сведений в письмах и прочих бумагах – ни намека! Если скормить все бумаги в компьютер, он выдаст какую-нибудь реплику, вроде: «Ну и что из этого?» или «Расскажи это своей бабушке». Конечно, куда с большим удовольствием я нашел бы, скажем, газетную вырезку про какого-нибудь мужчину, но увы. Кстати, я сказал, что у Эми нет ни одной фотографии своей матери? Придется нам самим откапывать где-нибудь. – Я закрыл книжечку и бросил ее на стол. – Вопросы есть?

– Грр-р.

– Согласен. Да, вчера вы спросили, не кажется ли мне, что Эми больше интересуют деньги, нежели гены. Не думает ли она, что у папочки, который так вот запросто расшвыривает банковские чеки, мошна так набита, что в нее можно запустить лапу? Вчера я не ответил, сегодня мне тоже нечего добавить. За три часа, проведенных в обществе Эми, я не узнал о ней ничего нового. Да и потом – так ли это для нас важно сейчас?

– Нет. – Вульф оставил чашку сторону. – Надеюсь, в понедельник мы будем знать больше. Ты уезжаешь?

Я кивнул и встал.

– Коробку положить в сейф?

Вульф сказал, что сделает это сам. Я отдал ему ключ от коробки, сунул книжечку в выдвижной ящик стола, развернул стул, придвинул его к столу, как всегда, вышел и поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться и собрать вещи. Потом перезвонил Лили и сказал, что к ужину приеду.

Без четверти три я вышел из дома, прошагал к гаражу, вывел «герон» и поехал по Десятой авеню. На пересечении с Тридцать шестой улицей свернул направо. Прямой путь к дому Лили лежал через Сорок пятую улицу, но я не люблю, когда посторонние мысли занимают мой мозг, в то время как я нежусь на краю принадлежащего Лили бассейна под щебетанье птичек, аромат цветов и так далее. Стоянка для машин на Восточной Сорок третьей улице была в субботний день почти пуста.

Войдя в здание «Газетт», я поднялся на лифте на двадцатый этаж. Когда я вошел в комнату Лона Коэна, он разговаривал по одному из трех телефонных аппаратов, установленных на столе, так что я присел на стул возле дальнего угла стола и стал дожидаться окончания разговора.

Положив трубку, Лон развернулся ко мне, радостно оскалив пасть, и поинтересовался:

– Как это тебе удалось сюда добраться? Я думал, после того, как мы тебя обчистили в четверг, денег на такси у тебя уже не осталось.

Я отшил нахала со свойственным мне остроумием, после чего, решив, что мы уже квиты, сказал, что, конечно, не стал бы беспокоить столь важную птицу по пустякам, но хотел бы знать подробности майского дела о наезде, когда погибла женщина по имени Элинор Деново. И не может ли он, Лон Коэн, позвонить в архив и замолвить за меня словечко. Лон позвонил в архив и сделал то, чего я от него и ждал – попросил, чтобы ему принесли нужную папку. Когда шесть минут спустя появился посыльный, Лон говорил по другому телефону, а я, на всякий случай, отодвинул стул на фут подальше от его стола. Посыльный вышел, оставив папку на столе, и я тут же нагнулся и сграбастал ее.