Поэзия Латинской Америки - [48]

как самый стройный колос, что дала

земля.

Соломенная шляпа, синий пояс

и платье, словно ранняя весна:

взлетает, весь в цветах и птицах, легкий

волан…

И, как весенний сказочный букет,

ты держишь радость, землю, солнце, ветер,

и над тобою голубиный вечер…

Такой ты снишься мне.

Твоих улыбок нежных голубятни,

в колосьях ветер, в небе — тучи стаей…

И ветер, ветер в золотистых прядях, —

как ты прекрасна!

Танцуешь ты, кружась среди колосьев

под свой напев, танцуешь без конца,

пока луна не пронесет над полем

свет своего лица…

Сонет Тересе

Тереса, в чьих глазах небес начало,

как запаха начало у цветка:

меня ты своенравьем ручейка

и нежностью вражды околдовала.

Лозой, и колосом, и розой алой

клонилась ты — легка, гибка, тонка,

и тело твое было как река

любви, что в море вечности впадала.

Тереса, для тебя встает заря,

и по ночам, вся звездами горя,

волшебных снов спускается завеса…

Тобой одной живу в разлуке я,

к тебе влюбленная строка моя,

и сердце бьется для тебя, Тереса.

Поэт прощается с девушками

О девушки! Не раз вы мной воспеты:

вы, чья походка музыкой влечет, —

когда в саду вы, в белое одеты,

мне чудится — в саду жасмин цветет…

Как обтекает ваши силуэты,

волнуясь, ветер, свой прервав полет…

Пока стихи слагают вам поэты,

поэзии не рухнет небосвод.

Сам бархат нежностью не спорит с вами,

и путаю я землю с небесами

там, где я вас встречаю, как зарю…

Но мне уж не идти с весною рядом:

я, провожая вас прощальным взглядом,

моей печали розу вам дарю.

Сердце в письме

Здесь образ сердца моего начертан:

к листу бумаги руку протяни,

и ты услышишь собственного сердца

счастливый стук, как в те, былые дни.

Разлуки нет, пока в нее не веришь;

мы снова, как вчера, с тобой одни:

тогда любви мы отворили двери,

сегодня вновь распахнуты они —

навстречу молчаливому горенью,

навстречу бегу смертному к забвенью

от ранящего сердце острия —

к лазурной бухте нового свиданья,

где поцелуи утолят страданье,

где обретет покой душа моя.

КАРЛОС КАСТРО СААВЕДРА [144] Перевод М. Самаева

Тайные пахари

Работа мертвых движется в тиши,

упорно, день за днем и ночь за ночью.

Работают без жара, терпеливо,

и никогда их труд не пропадает.

Они так незаметны, так смиренны,

что им для сна хватает двух метров глины,

и там они корпят над красотой пшеницы.

Обязано им все, что расцветает,

все, что однажды вызреет в колосья

и станет жатвой хлебопашца.

Из нитей крови собственной они

ткут лепестки багряных маков

и тою малостью огня,

что в них еще от жизни сохранилась,

на лозах золотят хмельные грозди.

Так и растут они близ деревень,

преображаясь в смуглую пшеницу.

И все, что в мире зеленеет:

лесов неисчислимая листва,

трава младенческая и холмов покровы, —

берет начало в них.

Еще добавлю, что земля священна,

и топчущая борозду нога

тревожит тишину, среди которой

они своими снежными руками

неторопливо раскрывают зерна.

Море земли

Земля, точно море:

у земли есть волны,

пена голубок и скатертей,

кирпичные суда и причалы домов,

моряки, направляющие к хлебам

корабли холмов

и тонущие порой среди маков.

Волны земли,

где странствуют семена,

зеленочешуйчатые рыбешки зерен,

пена голубок

на деревенском небе

и скатертей на обеденных

столах.

А еще — пена свадебной простыни

среди бури объятий. И снова

кирпичные суда с экипажами каменщиков,

причалы домов, о которые бьются

ночные воды с их влажными

ракушками

и электрическими цветами.

Моряки крепко держат

руль плуга,

направляемого к плодам и цветам,

и паруса рубах полощутся на ветру.

Из земли

появляются сети пшеницы

с уловом — это

золотые сардины

колосьев.

Земля, точно море:

у земли есть волны,

окаменевшие и засохшие волны

и влажные волны зелени,

которой утоляется жажда животных

и жажда умерших.

Безработный

Есть человек, который выходит из дому, чтобы

сбивать свои ноги на тротуарах.

Выходит он и не знает — куда

направить уволенные свои кости,

глаза, ослабевшие от старых газет,

что валяются по учрежденьям.

Полководец, разбитый полчищем улиц,

пленник прокуренной клетки бара,

собиратель глотков и лиц,

сигарет и бланков,

свидетель крошечных происшествий:

у чашки отваливается ручка, —

свидетель грязной и мокрой саркомы,

пожирающей горемычную кожу ботинок.

Безработный —

как те собаки,

что мочатся на задворках.

Нередко в его безработную голову

приходят мысли, голодные и лобовые:

столько хлеба на свете, столько хлеба,

и — ни кусочка, чтобы рту его дать работу,

столько на свете учреждений и диктатур,

и — ни винтовки, чтобы дать работу рукам.

КОСТА-РИКА

РАФАЭЛЬ КАРДОНА [145]

Старушкам Перевод М. Квятковской

Кроткие монашки, тихие старушки,

вы сродни отшельницам, божии игрушки.

Правда, ваши лица сморщенны и жалки, —

вы как те пригорки, где растут фиалки.

Вы по жизни бродите — мощи, а не люди,

скорбная пародия умерших иллюзий.

Ходите, неслышные, легкими шагами,

белые вы матушки, убраны снегами!

Тихие старушки, кроткие монашки —

сколько раздарили вы радостей, бедняжки!

Где те ароматы в высохших флаконах,

что пьянили некогда юношей влюбленных?

Нет в глазах потухших прежнего сиянья,

только губы скорбно шепчут поминанья.

Сгорбленные бабушки, руки, словно плети,

рухнувшие двери, сорванные с петель.

Вы ключи забытые, никому не нужные,

без конца вы тянете жалобы недужные.

До чего же грустно видеть вас под вечер

в уголке у печки, за вязаньем вечным!