Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки - [10]
Первое впечатление от Бурга — то, что этот дворец устроен с большим вкусом, чем дворец в Белграде. Правда, и в первом и во втором случае не обошлось без испанцев, но что правда, то правда. При этом на весь флигель [императора] Леопольда>[77], в котором жил последний испанец Франц Иосиф, нет ни одной ванной комнаты. Есть одна, но она заперта со дня смерти Елизаветы (1898 год). Умывальные неудобные, с очень маленькими тазиками, на которых, правда, сверкают золотые царские короны. Но у такого богохульника и плебея, как я, при виде их закрадывается дерзкая мысль: как же, собственно, испанцы мылись из таких крошечных тазиков? Кажется, династия Габсбургов не отличалась музыкальностью. Во всем дворце нет ни одного фортепиано. Габсбурги, вероятно, начиная с Карла Пятого>[78], интересовались часами и часовым ремеслом. В каждой комнате обязательно есть несколько часовых механизмов, которые тикают старую песенку о том, что время течет, а слава империй проходит. В комнате Марии Терезии>[79] есть одни часы со стрелками, которые поворачиваются справа налево. Привратник или служитель, который проводит публику по царским покоям, с особой гордостью это отмечает и лукаво щурится, наблюдая, какое впечатление на иностранцев производит то, что в комнате Марии Терезии есть такие часы, что идут справа налево. В этой же комнате есть и еще одни часы, подарок тирольского монаха, которые заводятся раз в три года. И еще одни: на них каждый час появляется вырезанная из бумаги фигурка самой Марии Терезии, перед которой по обе стороны изображен коленопреклоненный народ, набожно кланяющийся императрице.
В соседнем кабинете выставлен недавно написанный портрет Марии Антуанетты>[80]. В одной из комнат ночевал российский император>[81]. В другой стоит мавританская ваза, принадлежавшая испанскому королю. В каждом помещении находится какой-нибудь предмет, представляющий историческую ценность. Что касается истории, то можно заметить, что это весьма благодарная дисциплина, ибо всё без исключения к ней относящееся — знаменито. (Например, квитанции, в которых мы записываем свое грязное белье, — мы им не придаем значения, а через две-три сотни лет кто-нибудь напишет о них докторскую диссертацию.)
Пройдясь по этим бело-золотым распахнутым покоям в стиле рококо, так похожим на кулисы какой-нибудь оперы (например, «Пиковой дамы» Чайковского), начинаешь чувствовать себя статистом на фоне всех этих гобеленов, ваз, японских шкатулок, безвкусных кресел из палисандра и красного дерева, и остается только пожать плечами, как после прогулки по скучному музею. А ведь несколько лет назад это был вовсе не скучный музей, а реальность. В этом самом флигеле Леопольда жил слабоумный старик, уже почти мумия, он прикасался к этой конторке, он спал на своей знаменитой солдатской койке, прислоненной к стене, — все подчеркнуто просто и оставляет впечатление тяжкой пустоты. Вот в эти двери входили с трепетом в сердце и дрожью в коленях Шурмины и Лукиничи>[82] и, неловко оправляя на себе фрак и свои жалкие ордена, ожидали в приемной высочайшей аудиенции. Затем слышался приглушенный красным ковром звон кавалерийских шпор какого-нибудь флигель-адъютанта, отворялась дверь, и простой смертный представал пред светлыми очами Его Величества. На стенах аудиенц-зала висели написанные маслом картины, изображавшие подавление австрийскими войсками венгерской революции 1848 года. В окно можно было увидеть силуэт бронзового императора Франца>[83] с омерзительно фальшивой надписью «Amorem теит populis meis»[84]. Сегодня ничего этого нет, но все-таки ничего не изменилось. Вот тут-то и зарыта собака. Сегодня я сижу с моими австрийскими знакомыми в кафе, мы курим папиросы, пьем черный кофе и ведем беседу о Югославии.
— Кажется, прогнило что-то в этом вашем датском королевстве? — спрашивает меня приятель, только что прочитавший сообщение об очередной нашей резне. Для здешних граждан наше государство — нечто вроде Мексики. Экзотическая страна с мечетями, иконами, восточными феодалами и рахат-лукумом. Наполовину Восток, наполовину Запад. Всего понемножку.
— Так ведь в любом датском королевстве найдется какая-нибудь гниль, господин мой! А кроме того, ну, немножко режут друг друга, это не так уж страшно! Таков наш народный обычай!
— Разве? Но, кажется, там у вас еще кое-что происходит, кроме соблюдения народных обычаев? Мне непонятно, зачем, собственно, хорваты требуют республику>[85]? К чему она им?
— Странный вопрос, господин мой! А зачем вам, австрийцам, ваша Республика? Республика ради республики. Как «искусство ради искусства».
— Так, так. А как представляют себе подобное развитие событий люди, сидящие в Белграде? Нам здесь это непонятно. Разъясните нам.
— Объяснить? Очень просто. Они готовят указ, которым осудят на смерть всех сторонников республики.
— Очень интересно! А сколько наберется таких осужденных республиканцев?
