Поездка в Израиль. Путевые заметки - [2]

Сквозь стекло видно, как работники аэропорта на автоматических тележках доставляют к грузовым самолетам ящики с промышленными товарами. На ящиках — цветные ярлыки: «Москва», «София», «Пекин», «Тирана»… Молодая Чехословацкая Республика ведет успешную внешнюю торговлю.

После мощного «ТУ-104» чешский самолет показался нам совсем маленьким, я бы сказал, «семейным» воздушным корабликом. Мы и в самом деле почувствовали себя тут, как дома. Этому содействовало исключительно товарищеское отношение к нам пилота, штурмана, радиста. Каюсь, мне особенно запомнилась бортпроводница Мария Седлачкова — ко всем одинаково внимательная, приветливая белокурая красавица, которая угощала нас по дороге вкусными блюдами, кофе, пивом. Лететь было весело, шутки не утихали до самого Парижа.

Но вот и он, овеянный легендами, веселый красавец Париж, город бессмертных коммунаров 1871 года, город пламенных бойцов Сопротивления и ненасытных дельцов из пресловутых двухсот семейств — столица страны, которая дала человечеству Бальзака и Пастера, Мопассана и Стендаля, Гюго и Золя, Пикассо и Жолио-Кюри…

Вечер в Париже

Наш самолет касается земли и быстро и подруливает к входу в аэровокзал. Загудев последний раз во всю мочь, мотор внезапно замолкает. Через несколько минут мы стоим в большой застекленной галерее, где за множеством перегородок сидят представители различных авиационных фирм. Таможенные и пограничные формальности задерживают нас недолго, но каждая секунда кажется в таких случаях часом.

Прибытие советских людей привлекает внимание. К нам подходят, знакомятся, обмениваются сувенирами.

— Москва — карош! — восторженно говорит мне бразильский спортсмен Бонифас Массенко. Путая французские, английские и немецкие слова, он рассказывает, какое незабываемое впечатление произвела на него в прошлом году столица Советского Союза. Я сообщаю ему, что мой хороший знакомый украинский поэт тоже носит фамилию Масенко, которая, правда, пишется с одним «с». Рыжеволосый Бонифас рад этому. Он идет за нами к площади, провожает до автобуса и долго машет вслед своим оранжевым платком.

Половину мест в автобусе уже занимают какие-то пассажиры.

— Пардон! — вежливо говорю я одному из них, стараясь произнести это слово с настоящим французским прононсом.

— Плиз! — отвечает мне он по-английски, придвигаясь к окну и освобождая место рядом с собой.

Автобус трогается.

— Вы из Англии? — спрашиваю своего соседа.

— Да, из Кембриджа.

— И там же живете?

— Нет, я вместе со обоими коллегами был в Англии на конференции физиков, а постоянно живу в Киеве!..

— Что-о?.. Здоровеньки булы!

Автобус вздрагивает от дружного хохота. Поистине, «своя своих не познаша»! Мы с «иностранцем» переходим на родной украинский язык и уже безо всякого «прононса» с удовольствием говорим о том, что в наше время советских людей можно встретить повсюду.

На площади Инвалидов мы прощаемся: делегация ученых едет дальше, в отведенную ей гостиницу, а нам предстоит зайти в главную контору «Эр Франс», чтобы выяснить, куда нас пошлют ночевать.

В конторе, у окошка администратора, большая очередь. Присоединяемся к ней, ждем, тихо разговариваем.

Ко мне подходит мужчина средних лет в светлом «стильном» костюме — опущенные плечи, узенькие брючки, остроносые ботинки. Наманикюренными пальцами, на которых сверкают золотые перстни, он поглаживает свою смолянисто-черную бородку. Старательно выговаривает слова:

— Услышал ваш язык и захотелось поговорить… Я тоже из России. Убежал оттуда в 1932 году, когда состоялось мое бармицве… Вы знаете, что это такое?

— Тринадцатилетие, вступление в юность.

Мой ответ его поражает:

— Не думал, что вы знаете! Разве ваши евреи отмечают бармицве? Им разрешают справлять религиозные обряды?

Объясняю ему, что отправление религиозных культов — дело совести каждого гражданина и по Советской Конституции никто не может запретить человеку верить или не верить в бога.

— Что вы говорите! У вас и теперь есть синагоги?

— Есть. Хотя я их не посещаю, но мне известно, что в Москве, в Киеве, в Одессе да и в других городах…

Он широко раскрывает глаза:

— Странное дело! Наши газеты давали совсем другую информацию…

— Простите, — спохватывается он, — я не отрекомендовался. Моя фамилия Медалье… Доктор Медалье.

Я присматриваюсь к этому модно одетомучеловеку. Действительно, внешне он похож на врача или на юриста.

— Вы терапевт?

— Нет, я доктор богословия, главный раввин в английском городе Лидсе. Мой отец был когда-то главным раввином в Москве.

— Он тоже был Медалье?

— Вас удивляет моя французская фамилия? Мой предок был французским евреем. Он прибыл в Москву вместе с войсками Наполеона…

— Значит, по сравнению с Наполеоном, вы бежали из Москвы с опозданием на сто двадцать лет?

Это приводит его в некоторое замешательство. Утратив свой апломб, он говорит несколько неуверенно:

— Вы не боитесь со мной разговаривать?

— Разве это опасно для жизни?

Почувствовав свой промах, доктор богословия разводит руками:

— Конечно, я не кусаюсь… Но слыхал, будто советским людям запрещено разговаривать с иностранцами.

— Железный занавес? Устаревшая песенка, которую теперь даже госдепартамент не поет!