Поездка в Египет - [98]

По расписанию поезд в Каир отбывает в половине одиннадцатого; однако поезда в Египте неукоснительно опаздывают, кроме курьерского между Каиром и Александрией, отличающегося хронометрическою правильностью. В настоящем случае на часы еще и потому не зачем смотреть, что станционные власти предупреждают Лессепса о близком отходе поезда. До повестки с вокзала я спокойно наслаждаюсь чаем, сливочным маслом, чудною клубникой «Victoria», — произведением измаильских огородов, и другими яствами, которыми Mme Лессепс, стремящаяся ловить рыбу в Горьких Озерах, успевает меня угощать среди своих сборов и хлопот. По получении повестки, откланиваюсь хозяевам, жму руку M. Victor’y, изъявляю уважение рдеющей нянюшке, наскоро обнимаю детей…. Но от этих господ не так-то легко отделаться; надо сперва проститься с кроликами и антилопами, — и молодые люди ведут меня в сад, где в одном из бассейнов утопает вчерашняя саламандра, признанная ими за лягушку и посаженная на жительство в воду.

Помня обещание, Лессепс поднес мне карту морского канала с планом Измаилии. Внизу мелким красивым почерком были написаны следующие десять слов: «Souvenir d'une aimable visite a Ismailia. Ferdinand de Lesseps».

На вокзале в ожидании суэцкого поезда гуляет начальник станции с серебряными локомотивчиками на воротнике. Толпа Арабов ждет в припадке полуденной лени. Полинялые лохмотья одежд ярко сияют на египетском солнце; преобладающий оттенок их всегда небесный. Кругом как море стелется песок; вдали, среди его застывших бурунов, стоит зеленым островом семейство деревьев, скрывающих мечеть; от неё виден один минарет.

Наконец мы размещены в вагоны.

Когда поезд отъехал сажень на 50 я усмотрел, что минарет и деревья воображаемые… На месте их торчал небольшой каменный столб, окруженный травяными кустами: степь на прощание еще раз провела меня.

В путь мы пустились не вдруг. Версты полторы бежал за нами стрелочник, помахивая красным флагом и крича: «осбур!» (стой). Видно забыли что-то. Кондуктора, перевесившись из окон, тоже кричали «осбур» и махали флагами, однако дойти до тендера поленились. Механик должно-быть уже сам догадался, — остановил машину и покатил обратно в Измаилию. Потом, отъехав верст десять, опять стали и высадили на пески двух Бедуинов, не имевших билетов. Суровые, загорелые, в длинных бурнусах цвета окрестной степи, они долго стояли, не шевелясь, у дороги и, заслонив от солнца глаза, смотрели вслед удалявшемуся поезду. А он, безучастный, несся себе вперед и вперед, вспугивая со шпал бесчисленных ящериц, которые задрав острые хвосты резво взбегали по крутым песчаным откосам.

―

VI

На пути в Константинополь. 25 февраля — март.

Конец путешествию!

Давно бы пора «к своему посту»: не осталось больше ни финансов, ни времени, но сокровенная сила приковывает меня к Каиру. Проходят часы, дни, недели, — я все не решаюсь ехать.

После маленькой европейской Измаилии, после незначительных арабских городов Верхнего и Среднего Египта, после полевой и степной тишины, дивная столица с её полу-восточным полу-западным характером, с её пестрою и шумною жизнью, кажется мне какою-то великолепною несообразностью, какою-то причудливою путаницей дворцов, вилл, садов, мечетей, окруженных праздничною толкотней народа. В сущности же эль-Маср представляет мало нового. Самый строп моей жизни складывается по старому. Помещаюсь я в том же нумере гостиницы Аббата; в ней так же укромно и хорошо, — разве что к весне стало еще сильнее пахнуть оранжереей. То же щемящее чувство, близкое к физической боли, испытываю я при виде за общим столом соседей больных. И они все те же, — с большими блестящими глазами, с обтянутыми, словно обтаявшими лицами, которые насмешница-чахотка во всю щеку разрумянила своими тонкими румянами. Швейцарец еще жив, но уже не выходит к обеду; ночью продолжаю слышать его короткий кашель и мне снится, что то лает дряхлая цепная собака. По утрам у подъезда стерегут меня продавцы антиков и синайские поклонники, торгующие финиковою колбасой (это кожаные глухие мешочки подушкой, туго начиненные мясом фиников и миндалинами). По городу возит меня старый приятель Гектор. В виду наступающего тепла он выстрижен, как вся его братья под гребенку, только для красы оставлен редкий узор из шерсти. Пошлёпывая туфлями, бежит сзади кривой Тольби, и при раздаче бакшишей во время прогулок, при расплате в лавках, при всяком удобном и неудобном случае старается меня обсчитать; принимая во внимание скорый мой отъезд, он уже не так дорожит своею репутацией и торопится извлечь из меня наибольшую для себя пользу.

— Хот! хот! покрикивает он, когда Гектор вступает в полосу орошенной мостовой. Междометие это можно перевести словами: «не поскользнись, легче». Умный Гектор понимает, идет тише.

— Go on! кричу я. Оа рэглек! пошел, берегись!

Я тороплюсь, мне некогда. Мне хотелось бы пред отъездом сызнова побывать всюду, видеть все, вдоволь всем налюбоваться; хотелось бы разом обнять весь Каир— так, чтобы самого малого местечка не осталось необъятым. В какой-то духовной жажде сную я но улицам. Летят мне на встречу роскошные ландо, предшествуемые бегунами; слоняются мулаты и Арабы с рубцами на щеках и на губах