Поездка в Египет - [78]

Впрочем, привести какую — либо сделку к успешному окончанию не так легко, как кажется: один вид покупателя, вооруженного кнутом, хлыстом или тростью, наводит такой ужас на купца, что всякое сближение становится невозможными Особенно трусливы дети. Фан-ден-Бош, купивший недавно чудный курбач, вырезанный целиком из кожи носорога, никак не мог подманить ближе чем на десять шагов ушастую девочку с китайскою шляпой; и на это расстояние подходила она медленно, дрожа всем телом, как плохо прирученная мартышка, на предельной же черте замирала, впиваясь в Бельгийца взглядом, будто делала над ним стойку. При малейшем движении Фан-ден-Боша, ее отбрасывало назад; только когда он догадался положить кнут на землю, состоялась торговая операция, и то не прямо, а косвенно — чрез обязательное посредство зангебарского воина. Безоружного туриста постигает другое горе: его, наоборот, никто не боится, и предложение настолько превышает запрос, что коммерческие дела опять-таки приостанавливаются. Как только я ступил на берег, меня со всех сторон окружили и притиснули. Я слабо защищался, с предосторожностью потрясая в воздухе кулаком. Сцена напоминала пререкания на Константине с александрийскими лодочниками; но здесь вместо человеческих лиц надвигались какие-то рыла, и я задыхался от запаха касторового масла и верблюжьего сала (туземцы положительно для чего-то ими смазываются). Избавил меня Мехмед. Он долго стерег толпу, притаившись между кресел и качалок, и вдруг одним львиным скачком перелетел с верхней палубы под сень акаций. Внезапное появление его произвело неизобразимую сумятицу: в клубах поднятой пыли замелькали икры и пятки, дробью зачастил топот босых ног, — и чрез мгновение кошмары исчезли; на пристани остался один Мехмед, позеленелый, со сверкающими глазами и зубами, и с бичом в каждой руке.

В крытом базаре, тотчас за входными городскими воротами, кроме того, что мы уже видели, продаются дешевые материи, нужнейшие предметы домашнего обихода, ненадеванные принадлежности нубийского наряда, мужского и дамского, хорошенькие, крепкие корзинки с крышками, плетеные из жгутов разноцветной соломы, железные наконечники для стрел и копий и т. п. Здесь как-то безопаснее, кикиморы мерещатся реже, преимущественно попадаются обыкновенные Арабы. Оживление впрочем большое. Впереди туристов, кривляясь и кувыркаясь, двигаются ассуанские замухрышки; некоторые услаждают наш слух игрой на самодельных тростниковых дудках, за что получают бакшиш изюминами и винными ягодами, самую дудку можно добыть за одну винную ягоду или за пять изюмин. Взрослые туземцы гремят серебряными деньгами, предлагая разменять соверен или доллар: „кассура, эль хавагия, кассура!“ [123] слышится со всех концов. Согласиться на такое предложение значить оказать Арабу услугу, за которую он вежливо поблагодарить и даже не попросить бакшиша. Во всем Среднем и верхнем Египте, от пирамид Гизэ до порогов, феллахе усердно собирают золото, вероятно для того, чтоб удобнее припрятать свои капиталы от сборщиков податей. Доллар (на местном наречии всякая серебряная монета пятифранкового достоинства) сам по себе не представляет преимуществу но здешние аферисты, разменивая его, сбывают другие, менее крупный иностранные монеты — полтинники, шиллинги, франки и четвертаки, кои выше Луксора в лавках не принимаются: как ходячая монета, за долларом непосредственно следуют пиастр и полупиастр.

При размене не замечается поползновений к обману. Если, не доплатив вам нескольких франков, импровизированный меняла, увлекаемый товарищами, скроется, споря во все горло и размахивая руками, это ничего не значить: он в последствии разыщет вас и отдаст долг сполна. При сдаче покупщик тоже не обсчитывается. Вообще, несмотря на всю назойливую алчность местных обывателей. в них сказывается некоторое уважение к чужому карману. Среди базарной суеты мне случилось рассыпать целую горсть мелочи; я уже мысленно распростился с нею, но кувыркающаяся молодежь почтительно расступилась. и пожилой мужчина принялся подбирать монетки, кладя их одна за другою на мою ладонь: все оказались налицо.

Однако честные (сравнительно) граждане Ассуана, в особенности их дети, не мерят других на свой аршин и на каждом шагу подозревают иностранцев в надувательстве. Получая пиастр за проданную вещь, они долго рассматривают его, обнюхивают, пробуют на зуб и вдруг решительно возвращают.

— „Кайро!“ кричат они — кайро! кайро!

Этого кабалистического слова я сначала никак не мог донять.

— Bad, no good! [124] толковал Ахмет Сафи, более же точного объяснения дать не сумел.

Я было думал, что пиастр — кайро, когда в нем просверлено ушко или есть какой-либо изъян, но и совсем новые нетронутые монеты встречали неблагосклонный прием и по тщательном рассмотрении и обнюхании оказывались „кайро“. Следующий случаи навел меня на иную мысль. Мальчишка, крикливый, живой, точно налитой ртутью, продав мне сулею из цельной тыквы, взглянул на полученный деньги и, не задумываясь, отдал их обратно, затем, дрыгая руками и ногами, подскакивая и перекидываясь, стал кричать на весь базар: „каиро, кайро, кай-ро!..“ Порывшись в портмоне, я вынул ту же самую монету, и к моему изумлению только-что отвергнутый пиастр был признан годным, получил поцелуй и спрятался во рту несносной егозы. Из этого я заключил, что кайро значит „фальшивые деньги“, и что нас принимают за монетчиков, не настолько впрочем бесстыдных, чтобы по всенародном уличении не внять голосу совести.