Поездка в Египет - [74]
„Иена, 20 марта. „Pa“ уверяет что здесь есть большой модный магазин; но мы с „Ma“ его не нашли“…
Шум колес, жара, блеск солнца и реки, чем дальше едешь — все более и более располагают к неге и сну. Туристы потягиваясь, ежеминутно зевают, и сами пароходы как будто ленивее пенят Нил. Кругом нас все заснуло. Подобный неизмеримому лугу, осененный редкими пальмами, почивает в истоме Египет. Над ним в небесах дремлют коршуны, ширяя на распростертых крыльях. По отмелям спят орлы и пеликаны, и пробужденные выстрелами, в каком-то изнеможении, как бы нехотя, снимаются с обсиженных мест; зачем? картечь, не долетев до берега, сонная падает в реку.
Суматоха на палубе вывела нас из сладостного оцепенения: буфетчик, прислуга, команда, все бежит к кухне; машина свистит, капитан машет переднему пароходу; наконец Бехера останавливается и к нам съезжает тамошний доктор Итальянец. Оказывается, один из лакеев, доставая вино, упал в трюмовый погреб и расшибся. лежит бледный, с помутившимся взглядом, и молчит. Доктор прописал ему… слабительное. Как большая часть итальянских медиков, он употребляет это средство ото всяких болезней, и еще недавно, к тайной радости Бельгийца, в лошадиных приемах давал оное Джонсону против зубной бот. К вечеру слуге стало лучше.
В сумерки прошли мимо Эль-Каба (восточный берег) с остатками набережной, крепостною стеной и гробницами Элейфиасполиса, а когда совсем стемнело, заночевали против деревеньки Эдфу, древней Appolinopolis Magnae.
Знаменитый мореплаватель пришел объявить, что завтра утром мы посещаем её храм и что в виду этого breakfast назначен в половине седьмого. „If any further information are required…“ Но возгласы, хохот и шиканье заглушили его слова. Туристы возмутились поголовно: никто не хотел вставать в шесть часов, и г. Кук должен быль дать нам полуторачасовую отсрочку, после чего удалился осыпанный, как цветами, рукоплесканиями.
Ослы… (быть может я слишком часто говорю об ослах и о погонщиках. Что делать? начиная день среди их шумного табора мы проводим с ними полжизни, и как преобладающее „путевое впечатление“ они невольно на каждой странице просятся под перо.) Ослы, которых на утренней заре пригнали из Эдфу, отстоящего за версту от реки, были тщедушнее и ободраннее чем где-либо; зато таких горластых и бесноватых мальчишек мне равным образом нигде еще не случалось видеть: живи они в менее благодатном крае, наверно все кончили бы чахоткой. Своих жалких скотинок они тащили и за узду, и за стремя, и за хвост, били их палками, покалывали щепками, вскакивали на них, ныряли под ними, — и все это без малейшей видимой надобности. Возгласы и крики тоже не имели никакого значения: английских слов здесь знают гораздо меньше, чем в Фивах, и в обхождении с иностранцами почти исключительно употребляется приветствие „good morning“, повторяемое десятки и сотни раз; оно оглушительно как все, что произносят ослятники, и к тому же выкрикивается так торопливо и озабоченно, что всякий раз непременно вздрогнешь, — в невинных словах положительно слышится какое-то запоздалое остережение от неминуемой уже гибели.
Каирский и александрийский обычай рекомендовать ослов по имени дошел и досюда. Пред туристами точно на перекличке провозглашались разные „Кямили“, „Дервиши“, „Джериды“ и проч. Один погонщик орал: „My donkey Michael, my donkey Christian“ [118] и для большей убедительности крестился, хотя обмот вокруг его головы показывал, что он мусульманин и даже хаджи, т. е. побывал на богомолье в Мекке.
Мальчуган, подбегавший ко мне раз девять, чтобы наспех прокричать в лицо „good morning“, в десятый раз остановился против меня как вкопанный и принялся твердить во все горло и на все лады: „I donkey, you donkey, you donkey, I donkey…“ Предлагал ли он свое животное, думал ли блеснуть знанием английского наречия, или просто хотел огорошить меня любезностями — не знаю, но подобное спряжение так подействовало на мои нервы, что замахнувшись на спрягателя бамбуковою тростью, я прогнал его грозным „пошел вон, болван!“
— Comment dites-vous? pacho… pachol vonn? переспросил Бельгиец — Ah, mais vous me devancez en arabe. N'est-ce pas, qa veut dire: va-t-en, laisse moi tranquille! Il vous a compris, il a pris la fuite [119]. И русские слова мои, не исключая и болвана, были занесены в арабские вокабулы.
Храм в Эдфу похож на Дендерский, но тот откопан лишь изнутри, тогда как этот весь наружи, на свету: далеко во все стороны разгребены камни и сухая грязь, наполнявшие до верху его дворы и покои. Лет двенадцать назад все здание было под землей; над кровлей стояла деревня, и только высокие башни-пропилоны вырастали из почвы, словно вскинутые к небу руки утопленника-великана. Земля сберегла Клад во всей его неприкосновенной прелести: красивый двор, залы, некрытые переходы, карнизы и плиты пола — все цело и невредимо. Если в других храмах надписи приходится читать урывками на разрозненных обломках то здесь, напротив, они не имеют пробелов. Барельефы непрерывными рядами тянутся по стенам внутри и снаружи. Правда, головы богов, фараонов, священных птиц и животных посечены как везде, кроме того у человеческих фигур выколупаны кисти рук и ступни, но изъян заметен только на близком расстоянии: для науки он не представляет особой важности, потому что рисунки всюду пояснены текстом. Таким образом храм Appolinopolis Magnae являет самую полную главу каменной библии Египта.
