Поездка в Египет - [70]

— В таком случае, сказал Бельгиец, — я очень доволен собой, ибо когда стрелял, не испытал ни малейшего страха…

Впрочем Анджело больше не слушал: он заметил Фатьму и подбирался к ней, как кошка к мыши: в глазах его зажглись огоньки.

— Ты как сюда попала? воскликнул он.

Хаиреддин, на пути в Шеик-Абд-эль-Гурнэ, наблюдавший из лодки за всем, что происходило на пароходе, чрез Нил уведомил буфетчика, что Фатьма перевезена вследствие моих настояний.

— Значит и вас можно поздравить? обратился ко мне Анджело;—подстрелили пташечку! Что же, вкус у вас недурен: она очень хороша! — И бесстыдная улыбка скривила его румяные губы.

Я сухо поставил ему на вид, что намеки его не толь, ко не остроумны, но и лишены всякого смысла, что девочка лет Фатьмы….

— Девочка? остановил меня Итальянец и захохотал жирным, противным хохотом. — О притворщик! уж будто и в самом деле вы не знаете, что здесь в её лета выходят замуж? Шутки в сторону, je vous la recommande beaucoup, она премилая, j'en sais quelque chose, moi; еще вчера вечером, avec I'amiraille, я искал ее повсюду и никак не мог найти. Мы с нею старинные приятели: ведь это я надоумил ее назваться Фатьмою: сперва она звалась Аишэ. Voulez-vous que je vous explique?…

Нет! с меня было довольно, я не нуждался в пояснениях.

Вспомнились мне двусмысленные взгляды, которыми стали обмениваться лодочники с той минуты, как я взял этого падшего ангела под свое покровительство; вспомнилось, что Абдуррахман и Хаиреддин, лишь только я от них отворачивался, смотрели мне вслед с каким-то злорадством, точно к спине моей был прицеплен лоскуток бумаги. Я не мог, подобно Фан-ден-Бошу, не верить тому, что было ясно как день… А Фатьма, успевшая со вчерашнего дня еще похорошеть, спокойно смотрела на нас большими невинными глазами. Снова пришла мне на память девочка, погибшая против Яффы… Для меня было бы легче, если б и эта утонула.

— Ты мне больше не нужна, можешь идти куда знаешь, сказал я с некоторою жесткостью.

Не то удивленная, не то озадаченная, она в продолжение нескольких секунд не двигалась, потом быстро вынула из ушей сережки, сняла с пальца оловянное колечко, перекусила ожерелье, и все отдала мне — не с тем ли, чтобы получить последний бакшиш?

Когда вскочив в седло, я оглянулся на пароход, Анджело, стоя в укромном уголке за рубкой, одною рукой обхватывал стан Фатьмы, другою держал ее за подбородок и целовал прямо в губы.

Промелькнула мимо меня главная Луксорская улица с её убогими домиками, лавочкой и мечетью; триумфальные ворота умчались в даль; уже по сторонам стелются, уносясь назад, молодые посевы риса, а я все еще угощаю буфетчика разными побранками, сожалея о том, что он не может их слышать.

„Сам ты hyene terre-neuve!“ бормочу я, шпоря каблуками осла: chacaille ты эдакий, animaille, cocodrille противный!»

— Не правда ли, говорить между тем, едва поспевая за мною, Фан-ден-Бош, — не правда ли, какой Анджело умный и приятный человек.

Жалкое существо! он думает лишь о своей собаке…

То, что теперь известно под именем Карнака, представляло когда-то целый квартал? почти целый город храмов, которые примыкали друг к другу, друг друга пересекали, а иногда стояли один в другом. Часть пространства — по расчету Диодора 13 стадий — была обнесена оградой из необожженного кирпича, сохранившеюся в виде, невысокого земляного вала. Когда-то знамена развевались на уходивших в небо бесчисленных башнях, снаружи у входов и во внутренних храмовых дворах сидели на страже парные колоссы фараонов, высоко над ними пылали как жар позлащенные верхи обелисков, а с колонн и со стен, пестревших всеми цветами радуги, глядели в грозном величии в то время еще живые, могущественные боги.

Теперь местность представляет площадь в несколько десятков десятин, усеянную щебнем и обломками, среди коих серыми громадами возвышаются полотнища стен с изуродованными изваяниями, группы столпов без капителей, анфилады полуразрушенных башенных ворот, — и Карнак служит для человека подавляюще-грустною разгадкой той судьбы, какая ожидает все его тщеславные земные затеи. Деревушка, рассеянная среди развалин, совершенно незаметна ^{25}.

Большой Карнакский храм считается великолепнейшим из египетских памятников. Строился он слишком 2.000 лет и затем в течение 2.000 лет постепенно разорялся. Персидские цари, а позднее европейские научные экспедиции и туристы понемногу ограбили его. Делу опустошения помог отчасти и Нил, поныне ежегодно притекающий в капище на поклонение своим милым, всеми забытым божествам.

Лучше других сохранившийся отдел — Мемнониум Сети I; это — зала, наполненная столпами-великанами, пред которыми даже колонны Луксорской площади показались бы карлицами: ни одного из них не обоймут, взявшись за руки, пять человек. Часть потолка обрушилась, и плиты его беспорядочно громоздятся на полу в тесных промежутках!. между подпирающими небо столпами. Кто видел эту залу, тому не зачем смотреть других развалин: на всем свете не найдет он ничего столь поразительного и чудесного.

Странствуя по далеким краям, мысленно созываешь избранных полюбоваться каким-либо необычайным зрелищем: выбор падает прежде всего на нас, потом на кого-нибудь из родственников или друзей. Но здесь сначала станешь в тупик и — раздавленный, уничтоженный — решительно ни о ком не думаешь; когда же несколько попривыкнешь к каменным чертогам, хочется на весь мир кликнуть клич, чтобы шли сюда все без изъятия — незнакомцы, знакомые, близкие сердцу и заклятые враги.