Поезд в ад - [18]

— Плечи у тебя, надо сказать, что надо, Мак, — сказала она, разглядывая его с откровенным одобрением. Кем ты был в прежние времена, борцом?

— Астронавтом, — ответил Маккензи, глядя ей прямо в глаза.

Девушка заливисто рассмеялась.

— Ладно, ладно, сама напросилась. Каков вопрос, таков и ответ, понятно. Извини. — Она качнула головой, покачнулись и ее тяжелые косы. — Чувство юмора, это мне нравится. Все эти вагонщики совсем уже крышей поехали. Зомби какие-то, понимаешь? Такая тоска с ними!

За спиной у Маккензи послышался голос Боба:

— Элис, ягодка, прости, что все херю, но тебе работка подвалила.

— Понятно, Боб, — Элис поднялась на ноги, без спешки огладила потертый белый передник на таких же потертых джинсах. — Мак, стыкнемся позже, идет?

И ведь в самом деле стыкнулись — тем же вечером, когда кухня, наконец, прекратила работу и пришли охранники разводить рабочих по вагонам. Когда Маккензи спустился вниз (Боб за спиной закрывал на ключ дверь), Элис неожиданно возникла откуда-то сбоку и схватила Маккензи за руку.

— Длинный денек, — сказала она. — Пойдем, вытянем ноги.

Вероятно, вид у Маккензи был слегка опешивший.

— Эй, тебе чего, так хочется в свой чертов телятник, что ли? Кухня всегда остается в соседнем вагоне, нам после всех ~Гопку делать. — Она потянула Маккензи за руку. — Хоть познакомимся поближе. Если, конечно, тебя там никто не ждет, или чего еще.

Вместе с ней и с остальными работниками кухни Маккензи двинулся вдоль стоящего состава.

— Нет, вы гляньте! — оживилась вдруг Элис. — Это еще что за место, черт подери?

Отсюда было видно, что вокруг уже не сельская местность; они находились на въезде в город, причем не маленький. Неподалеку громоздились серые приземистые здания индустриального района, а там, дальше, вдоль горизонта раскинулся сам город. Некоторое время Маккензи изучал панораму.

— Сакраменто, — с некоторой растерянностью определил он. — Сакраменто, не иначе.

Шагавший рядом охранник поднял голову. — Точно, — улыбнулся он Элис как знакомой. — Это у нас Сакраменто. На ночь останавливаемся на въезде, а поутру уже направимся к станции. Старик не любит стоять на станции или посреди большого города: любому легко укрыться, кто захочет на нас кинуться.

— Сакраменто, — повторила Элис, идя следом за охранником. — Надо же! А тот, другой город, который мы днем сегодня проезжали?

— Стоктон, — произнес Маккензи с отсутствующим видом. — Если это Сакраменто, то там был Стоктон. Черт бы меня побрал!

Казалось совершенно нелепым: такой здоровенный бронепоезд, а только еще приближается к Сакраменто. Он сам бы уже проделал почти то же расстояние на велосипеде. Понятно, много времени ушло на расчистку путей, восстановление того моста и тому подобное, но все равно, рекордной скорость поезда не назовешь.

Они приблизились к открытой двери. Прочие арестантские вагоны, оказывается, были уже заперты на ночь, точно так, как сказала Элис. Еще один явно полезный кусочек информации… Маккензи уже обратил внимание, что с кухонной прислугой охрана была куда менее бдительна. Даже те, кто сопровождал их вдоль поезда до вагона, использовали, видно, свое задание скорее для того, чтобы поближе пристроиться к женщинам и тихонько млеть, подсаживая их снизу в вагон.

— Ну вот, добрались, — сказала Элис. — Дай-ка, обопрусь тебе на руку, Мак.

— Я тут вот уже больше года, — поведала Элис, пристроившись в темноте возле Маккензи. — Иногда кажется, всю свою жизнь трясусь в этом треклятом поезде.

Стояла ночь, темная, непроглядная, смутный свет лишь едва-едва пробивался сквозь плетенную колючей проволокой решетку. Маккензи сидел, прислонившись спиной к стальной стенке; Элис возле, приложив голову ему к груди. Рука Маккензи обвила ей плечи. Девушка, похоже, ожидала именно этого.

Поначалу Маккензи недоуменно прикидывал, чего ей, собственно, надо. С тех пор, как ушла в землю жена, он как-то вообще перестал думать у сексе; весь край опустел, как и душа самого Маккензи… Девчонке же рода навахо хотелось, по-видимому, просто посидеть в обнимку и поговорить.

Детство ее, судя по рассказу, прошло в Аризоне, куда вынужденно перебралась ее семья после того, как правительство закрыло последние резервации. Когда разразилась Чума, Элис было девять лет (Маккензи невольно улыбнулся в темноте — значит, правильно определил ее возраст), так что ей толком не запомнилось, как она и уцелевшие члены семьи убежали из города. В конце концов они прибились в горах к кучке индейцев, мексиканцев и разных таких же полукровок. Через несколько лет они «поженились» с одним парнем из апачей, который вскоре погиб: упал с лошади.

Наконец, несколько лет назад со старшим братом они отправились обратно в Феникс — как сказала Элис, в надежде отыскать еще кого-нибудь из уцелевших родственников — вот там их и встретила (схватила, иными словами) какого-то странного вида братия.

— Называлось все это «коммуной», — рассказывала Элис, — хотя больше напоминала — как его, ах да, концлагерь. Колючая проволока, собаки, вооруженная охрана — просто ужас, а не место. Заправляли там отъявленные помешанные, и всюду у них щеголяли эти самые — «Охрана Новой Эры» — чтобы все ходили по струнке. Вот с таким-вот дубьем: стоило посмотреть не так, сразу ка-ак трахнет! Башка бритая, башмаки… А когда отмотыжит, надо было еще сказать: «Благодарю вас, товарищ охранник, за воспитание». А не скажешь, так достанется по новой.