Поезд пришел на Тумнин - [42]

В самом деле, подумал я, почему бы не создать артель старым орочам. И, конечно, не только потому, что старики будут иметь свой заработок на личные расходы. Такая артель, и с этим согласен Николай Павлович, будет давать дополнительный доход колхозу «Ороч». Трудовое объединение опытных мастериц возродит и национальное искусство маленького народа. Ведь не только чудесную меховую обувь шьют они. Поистине с неподражаемым мастерством делают они и красивую берестяную посуду, украшая ее тончайшим орнаментом. Работа их славится. Многие специально едут из города, чтобы заранее, с осени, заказать красивые меховые унты или рукавицы, купить для подарка чумашки, кондюго, туески, шкатулку...

Дом престарелых орочей — гордость жителей бывшего стойбища. Старейшие и, значит, самые уважаемые люди родов живут в этом светлом, просторном доме, обеспеченные всем необходимым. Государство кормит, одевает, лечит их, заботится о том, чтобы ничто не омрачило их старость.

Я не знаю, есть ли еще такие дома на Севере, но в далеком, таежном поселке, на берегу Тумнина, в полном достатке живут тридцать самых старых орочей.

Бабушка Акунка — она считает, что живет уже сто пятнадцать зим, — невысокая, сухонькая старушка, глядит на меня маленькими, тускловатыми, словно затянутыми сизой дымкой глазами.

— Хорошо помните, как жили раньше? — спрашиваю я ее.

— Помним, конечно! — отвечает она тихим голосом.

Мне кажется, что она меня плохо видит, потому что, разговаривая со мной, глядит мимо меня в пространство. Я пересаживаюсь поближе, спрашиваю:

— Неужели все помните?

Она утвердительно качает головой. В самом деле, если бабушка не ошибается годами, то почти век — подумать только, целый век! — она провела в тайге, в тесном, из корья шалаше, где летом душно, а зимой холодно: только в самой середине шалаша, где горит очаг, тепло, а в двух шагах от огня, у стены — стужа. Сколько вынесла на своих хрупких плечах эта женщина, у которой на глазах рождались и исчезали целые роды и семьи. Бабушка Акунка дожила-таки до светлых своих дней. Теперь ни пурга, ни ливни не страшны орочам, темнота осенних ночей им не помеха, теперь даже самые древние старики говорят только о жизни.

Некоторые старики называют себя безродными. Когда-то у них были свои семьи, свои шалаши, свой очаг. Но болезни, занесенные в тайгу купцами из другой страны, уничтожили все живое в их стойбищах.

— Как же вам удалось спастись от худого поветрия? — спросил я Ивана Федоровича Бяпалинку. Это был последний и единственный из исчезнувшего лет сорок пять тому назад рода Бяпалинки.

— Был на охоте, наверно? — неопределенно говорит Иван Федорович. Он вспоминает и рассказывает страшную правду своего прошлого.

Это было в конце зимы, снег в тайге стал рыхлым, ноздреватым, но еще лежал плотно. Широкие лыжи, обшитые нерпичьим мехом, хорошо скользили, и Иван Федорович уходил в глубь тайги, к тем местам, где, как ему рассказывали, появилось много белок.

Полный надежд на богатую охоту, с веселыми мыслями шел он туда. В пути проверял самострелы, расставленные на соболя. Бяпалинка рассчитывал пробыть в дальнем кедровнике не меньше месяца.

В тот год, исключительно богатый соболем, белкой, с разных концов приезжали к орочам скупщики мехов. Говорили, что в стойбищах Ма и Дюколи, после того как уехали скупщики, кто-то из орочей заболел. Но, к счастью, ударили сильные холода и болезнь приостановилась. Не оспа ли? Ее орочи боялись больше всего.

Как только подули теплые ветры, Бяпалинка с богатой добычей, весь обвешенный белками, пустился в обратный путь. Был конец апреля. Над тайгой высоко стояло солнце. Днем с горных перевалов бежали шумные потоки воды; правда, по вечерам потоки перехватывало сильным еще морозом, однако весна чувствовалась во всем.

Путь до стойбища предстоял дальний и долгий. Приходилось делать много привалов.

Рано утром Бяпалинка подошел к родному стойбищу. Оно было мертво — даже собаки не лаяли. Бяпалинка приблизился к самому крайнему шалашу. Ветер хлопал легкими берестяными дверями. Бяпалинка обмер от страха. Он все понял, дальше итти он не смел: значит, болезнь сделала свое страшное дело. Значит, оспа!

Иван Федорович не помнит, сколько он бежал; кажется, весь день и всю ночь, потому что в соседние стойбища, узнав, откуда он бежит, его не пускали. Орочи, чуткие к чужому горю, бросали Бяпалинке пищу — юколу, куски вареного мяса, лепешки; они кричали ему, чтобы он скорей уходил в глубь тайги, отсиделся там, а когда опасность минует, пусть придет, помогут ему.

Слушая страшный рассказ об этой трагедии лесного народа, я вспомнил слова В. К. Арсеньева, сказанные им еще в 1908 году:

«Другими причинами их вымирания являются болезни. Особенно сильно свирепствует среди них оспа. От оспы они вымирают страшно быстро. В течение нескольких суток от целого стойбища не остается ни одного человека...»

Так, по счастливой случайности, остался в живых Иван Федорович Бяпалинка. Ему уже за семьдесят, но выглядит он еще совсем бодро. Иногда его тянет в тайгу, он садится в ульмагду и плывет вдоль берега родного Тумнина, ловко, совсем еще по-молодому работая длинным шестом.