Поезд пришел на Тумнин - [12]

Тем временем Александр Намунка разложил на старом платке пучки сушеной черемши — таежного чеснока, нарезал ровными ломтиками желтоватую юколу. Михаил Намунка принялся печь лепешки. Замешал в эмалированной чашке несколько горстей муки на воде и, когда тесто загустело, отставил чашку в сторону. Срезав с орешника десяток гибких веточек и с обоих концов затесав ножом, он всадил их в землю вокруг костра. Затем, скатав из теста лепешки, надел каждую лепешку на острый конец каждого колышка. В таком положении лепешки оставались минут десять, а как только они немного запеклись и на них образовалась коричневая, с трещинами, корка, хлебопек переставил колышки подальше от огня, но в прежнем порядке — полукругом. Лепешки сделались вскоре твердыми как камень, потому что они были из пресного теста — вода и мука.

Обед ороча в те времена был крайне скудным. Две-три таких твердых лепешки, кусок юколы с черемшой, кружка крутого кипятку. А потом, как всегда, неизменная трубка.

— До перевала, наверно, три солнца ходить? — спросил Михаил Намунка Федора Хутунку — проводника из Хуто-Дату.

— Наверно больше!

Федор Хутунка был не очень еще старый ороч с сильно обветренным лицом. У него почти отсутствовали брови, и только редкие полувыжженные ресницы защищали глаза. Одежда Хутунки состояла из короткой оленьего меха куртки с широкими рукавами, туго перехваченными у запястий синей тесемкой. На ногах, как и у остальных орочей, у него были надеты мягкие, из выделанной сохатиной кожи ичиги и ватные наколенники. Из-под куртки, которая застегивалась вкось, виднелся расшитый орнаментом ворот дабовой рубахи.

Такую же точно одежду носил второй проводник Николай Еменка, более молодой, чем Хутунка, ороч. Лицо Еменки было гладкое, с черной редкой бороденкой и такими же редкими усиками. Густая шапка волос зачесывалась назад, собиралась на затылке в короткую толстую косу. Еменка, в отличие от Хутунки, был довольно строен, широкоплеч и обладал недюжинной силой.

— Капитан Арсеньев в Хуто-Дату тоже бывал, — сказал он. — Он, как ночь придет, все на бумаге пишет. Когда спит — понять не могу.

— Верно, — подтвердил Хутунка и, выдернув из земли колышек, стал им разгребать розовую золу. Лицо его вдруг сделалось задумчивым. — Новый закон придет, не худо большое стойбище делать. Всех орочей в одно место собрать. Тогда хорошо будет. Он как думает? — Хутунка посмотрел на Александра Намунку.

— Чего там! Правильно говорит. Большое стойбище делать надо.

— Люди когда вместе — силы больше, конечно, — вставил Тихон Иванович. — Если какой купчишка придет, его в шею гнать можно.

Все дружно рассмеялись от такой возможности — дать купчишке по шее.

— Ты, Александр, скажи там: пускай много больше русских людей от Ленина придет. Пускай помогут жизнь новую делать!.. — сказал Хутунка.

— Однако верно! — подтвердил Еменка.

Он встал, разбросал костер, залил угли остатком воды из чайника и, убедившись, что нигде не осталось даже искры, вскинул на плечи вещевой мешок.

Было решено, что до наступления сумерек орочи дойдут до первой гряды сопок, там заночуют, а рано утром, если будет погода, горными тропами выберутся к главному перевалу. Там Хутунка и Еменка оставят делегатов и вернутся назад в свое стойбище.

За перевалом

Выйдя на гористый берег Хунгари и поставив у подножия невысокой сопки палатку, орочи отправились на поиски старого тополя, из которого можно было бы выдолбить ульмагду. Дальше им предстояло плыть по бурной, порожистой реке, впадающей в Амур.

Найти тополь, пригодный под ульмагду, не так просто. Место было гористое, и по склонам сопок толстые деревья почти не росли. А если и были толстые деревья, то лиственницы.

Оставив свои вещи в палатке и взяв с собой только топоры и пилу, орочи больше часа ходили по таежным зарослям, пока отыскали нужное дерево. Подпилив его у самого основания, они втроем толкнули ствол специально срубленной для этого длинной рогатиной, и тополь с треском рухнул на землю.

Александр Лазаревич смерил длину поваленного дерева и сделал на нем несколько затесок топором. Тихон Иванович и Михаил Намунка срубили ветви и принялись очищать ствол от толстой, морщинистой коры.

К вечеру лодка была готова. Ее спустили на воду, шестами пригнали к тому месту, где был разбит бивак. Вытащили на берег и перевернули вверх дном.

Тихон Иванович, как он нам теперь рассказывал, лежа на больничной койке и покуривая папиросы, долго не мог уснуть в ту ночь. Мысли о городе и радовали и пугали его. Радовали потому, что увидеть большой город было давним желанием молодого ороча. А боялся он главным образом того, что вдруг окажется среди городских людей совсем чужим человеком. Ведь даже бумагу, которую прислал Арсеньев, Тихон Иванович не мог прочитать, а в городе, думал он, только и разговаривают по бумаге.

Тихон Иванович нащупал на груди мешочек, в котором лежал заветный адрес, и с тревогой думал:

«Привезем новый закон Ленина. Он ведь тоже написан на бумаге. Как же орочи поговорят с новым законом?»

Тихону шел двадцать шестой год. Но он уже давно был опытным, видавшим виды охотником. Когда ему исполнилось восемь, отец впервые взял его с собой на охоту. В тот же день мальчик настрелял добрый десяток рябчиков, не истратив попусту ни одного заряда. Отец радовался. В четырнадцать лет Тихон уже бил сохатого, ставил капканы на лисиц и выдру, выслеживал медвежьи берлоги и помогал старшим обкладывать медведя. Он уже ничем, кроме возраста, не отличался от старых охотников. Носил такую же, как и у них, одежду и курил такую же трубку.