Поезд пришел на Тумнин - [11]

В последние минуты вдруг выяснилось, что Ефросинья Ауканка не успела расшить орнаментом унты, которые предназначались для подарка Арсеньеву. Загоревали. Но Ефросинья принесла унты на берег в тот момент, когда ульмагда уже была спущена на воду и Александр Намунка, как старший, отдавал последнее распоряжение к отплытию.

Унты получились очень красивые. Они были сшиты из мягкой оленьей кожи, отделаны сверху темносиней сатиновой каймой с цветистым орнаментом, края каймы опушены огнистым мехом лисицы. Внутри унтов были белоснежные меховые чулки. Все продумала Ефросинья Ауканка. Даже шнурки, которыми унты завязываются в подъеме, были не одинарные, а свиты из трех тонких сыромятных кожаных ленточек.

Спрятав подарок в меховой мешок, мастерица предупредила, чтобы мешок не клали под голову и прятали от дождя и тумана.

Провожали делегатов всем стойбищем. Провожали в молчании, без лишних слов и напутствий. Даже шаман, суетливый крикун, и тот молчал на этот раз. Он стоял на берегу, жевал губами и почесывал спину о ствол дерева.

Когда ульмагда, качаясь, выплыла на простор, провожающие уселись на траве и смотрели ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

Весь день орочи плыли вверх по Тумнину, спешили, чтобы до наступления темноты поспеть в стойбище Хуто-Дату. Там предстояло не только запастись продуктами, но и сообщить людям, куда и зачем направляются делегаты, попросить проводников, хорошо знающих тропы к перевалу.

Орочи из Хуто-Дату, завидев ульмагду, когда она только подходила к стойбищу, вышли навстречу ей на легкой лодке оморочке.

— Айя, гости едут! — узнав Александра Намунку, крикнул Филарет Пунадинка, встав во весь рост и быстро заработав веслом. Берестяная оморочка стремительно понеслась к ульмагде. — Наверно, большое дело есть?

— Есть, конечно! — ответил Намунка, когда лодки сблизились.

Орочи обменялись трубками в знак уважения друг к другу, и, пока вместе плыли к стойбищу, Намунка подробно рассказал Филарету о цели их похода.

— Не худо, — произнес Пунадинка. — Давно слышим — новый закон жизни есть. Пускай скорее идет на Тумнин, чего там! — Он добавил, что стойбище снабдит делегатов всем необходимым и проводников, конечно, тоже даст.

Ночь провели в шалаше Филарета, куда собрались все взрослые люди стойбища Хуто-Дату. Разговоров было много. До самого рассвета не гас очаг. Пили чай с соленой кетой, курили. У всех было радостное настроение. Верили, что город непременно придет на помощь орочам.

— Конечно, — крикнул Пунадинка, когда присутствующие заспорили, — Ленин самый великий капитан есть. Всем бедным людям много счастья дает он.

— Айя ну-ли! Очень хорошо! — ответили орочи.

Перед тем как двинуться дальше в путь, Тихон Акунка с тревогой вспомнил, что бумага, на которой записан адрес Арсеньева, лежит у него в кармане, а ее следовало бы спрятать для большей сохранности в какой- либо кожаный мешочек. Предложение показалось всем очень дельным, и Пунадинка тут же распорядился, чтобы такой мешочек сшили из толстой кабаньей кожи. Он взял у Тихона бумагу, долго вертел ее в руках, разглядывал на свет, то поднося близко к глазам, то относя на длину вытянутых рук, и, хитро подмигнув Тихону, отдал обратно.

— Беречь надо! — сказал он с таким видом, будто прочел и оценил всю серьезность слов, написанных на бумаге.

...Тропа вела в глубь тайги. Двигались друг за другом, не торопясь, спокойным шагом, слегка горбясь под тяжестью туго набитых мешков.

У Александра Лазаревича Намунки, который шел впереди, к поясу были привязаны два топорика — один поменьше, другой побольше, — и пила, завернутая в кусок старой материи. Под ногами хрустел сухой валежник. Местами тропа была завалена буреломом, но орочи не перелезали через завалы, а обходили их, сберегая силы.

Утро выдалось спокойное, светлое. Изредка по небу проплывали обрывки белых облаков. Ветер гнал их на юг, но там, где горный хребет преграждал им путь, облака скапливались и сползали по склонам гор вниз, расплываясь по лесу, наполовину скрывая деревья, которые казались от этого повисшими в воздухе. В тайге стояла утренняя тихая свежесть. Там, где особенно густо сплелись заросли и куда почти не проникало солнце, было так много росы, что образованные ею зеленовато-мутные лужи захлестывали ичиги. Нужно было выбирать наиболее сухие места, и на это уходило много времени. Орочи повернули резко на запад, в сторону сопок, неясные очертания которых вырисовывались вдали.

За три часа путники не промолвили ни слова. Шли и курили трубки, на ходу набивая их и не давая им остывать. Каждый был погружен в свои думы.

Выйдя к маленькой речке, которая почти бесшумно петляла в зарослях, орочи впервые заговорили. Они принялись спорить, куда течет речка и откуда она берет свое начало, ибо никакая речка зря не течет. И человеку в тайге следует держаться поближе к речкам, которые всегда приводят к большой реке. В данном случае надо было итти навстречу течению этой речки, а где ее исток — неизвестно, и куда она приведет — тоже неизвестно. Не пошли по речке.

В небольшом распадке натолкнулись на полуразвалившийся шалаш. Достали из мешков барсучьи шкурки, постелили их на сырой траве рядом с шалашом, и Тихон Иванович стал разводить костер. Собрав хворост и сложив его горкой, он острым охотничьим ножом срезал со ствола березы нежную кору, разорвал ее на ленточки и подсунул под горку. Когда огонь со всех сторон охватил хворост, Тихон Иванович положил в костер, крест на́ крест, две сухих коряги, которые он извлек из кучи бурелома.