Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре - [15]

Шрифт
Интервал

.

Еще была организация Church World Service. И мы приехали по линии именно этой организации, мы – это мой муж, я и наша трехлетняя дочка. Они дали нам въездную визу в Америку. Но записывались люди куда попало. Неизвестно, какой язык нужно было учить, потому что больше всего шансов было попасть в Южную Америку. Мы же записались в Австралию. Сейчас это, конечно, кажется ошибкой, но тогда мне очень не хотелось в Америку. Что я знала об Америке? Иногда в лагере нам попадались журналы, например журнал «Life», какие-то старые номера, и, когда я видела на его страницах все эти улыбающиеся лица, всех этих девиц голливудского типа и все такое, мне это не нравилось. Не лежала у меня душа к Америке – и все тут. Мне хотелось куда угодно, только не в Америку. А получилось так, что приехали мы сюда.

Предоставлялся выбор, куда ехать?

Люди записывались в разные страны, а затем проходили соответствующих консулов. И вот мы упаковали свои пожитки, приехали в Бремерхафен, откуда в большинстве случаев корабль увозил людей в Америку. Наш корабль назывался «Генерал Балу». Это было военно-транспортное суденышко, уже довольно уставшее, битком набитое людьми. В него, рассчитанное на 400 человек, напихивали тысячу. То еще было путешествие! Так мы и болтались в нем две недели в океане. Но этот корабль ни разу никого не потопил. Захлебываясь и дрожа всем своим телом, «Генерал Балу» доставил нас в Нью-йоркскую бухту. Были еще какие-то военные суда, перевозившие беженцев из Бремерхафена в США, но у кого я ни спрошу, все приплывали на «Генерале Балу».

Мы приплыли в Нью-Йорк 13 мая 1950 года. Здорово штормило. Хотя был май, наше путешествие никак нельзя было назвать спокойным. С ребенком на руках это было ужасно, потому что там, на этом корабле, повсюду открытые люки, я все время боялась, что моя дочь куда-то провалится. Не круиз, в общем.

С кем вы познакомились или, может быть, подружились за две недели плавания?

С нами на корабле плыли Елагины. Они были уже разведены, но, чтобы не нарушать процесса эмиграции, ехали как муж и жена, и c ними была их четырехлетняя дочка. Мой муж все время играл с Елагиным в шахматы, а мы с Люшей Анстей смотрели за детьми, потому что для ребенка сломать шею или вылететь там за борт было проще простого. Так что мне там было не до знакомств. По-настоящему с Елагиными мы сблизились уже потом, в Америке.

Когда мы сошли, шатаясь, с палубы «Генерала Балу», я вдруг увидела что-то у себя под ногами. Это было дипийское удостоверение Ивана Матвеева-Елагина, с фотографией. Я наступила на него ногой, подняла, оглянулась и думаю: «Куда же мне теперь девать эту бумагу?» Но нашла все-таки какую-то контору, куда и отдала найденное удостоверение. Уже потом я узнала, что Елагина туда вызвали и благополучно вернули ему документ. Ведь он был как паспорт – если бы Елагин его потерял, его сильно здесь потаскали бы.

Опишите, пожалуйста, в двух словах момент, когда вы вошли в Нью-йоркскую бухту и впервые увидели город. Чем вам запомнилась эта минута?

Я вам скажу, что когда мы подплывали к Нью-Йорку, то он на меня произвел очень нехорошее впечатление, потому что издали все это было похоже на руины. Небоскребы неодинаковые, один торчит тут, другой там, и поэтому весь этот вид мне напомнил разбитый немецкий город. Издали Нью-Йорк ассоциировался с руинами. Мне это не понравилось.

Потом, когда стали осматривать наш багаж, мне стало стыдно. Сплошной срам! Они раскрыли наши узелки, а я, оказывается, запихнула туда какую-то дырявую клеенку, смешно сказать – даже какую-то щетку или метлу, которую в Германии я с большим трудом достала, чтобы подметать ею нашу барачную комнату. Так я и ее запаковала, думая, мало ли что, пригодится на первых порах. Так что, когда наш багаж раскрыли и начали проверять, было просто стыдно. Я не думала, что в нем будут так рыться. Но рылись.

Я человек маленького города и больших городов не люблю. Но сейчас уже привыкла к Филадельфии – она стала моей как бы второй родиной, хотя Остёр еще где-то есть в моей памяти. В Нью-Йорке я очень часто бывала, потому что там сосредоточилась вся культурная жизнь: ездила туда на концерты, в том числе на русские, в Метрополитен. В России я никогда в жизни не повидала бы столько знаменитых актеров, певцов, музыкантов, большой балет. В Метрополитен-опере я видела Уланову (она выступала в «Лебедином озере» еще в старом здании Метрополитен) и Майю Плисецкую. Заодно познакомилась и со всем русским Нью-Йорком: с Алексеевой, Анстей, Андреем Седых, Ржевским. Была в Нью-Йорке одна очень колоритная фигура – Вячеслав Клавдиевич Завалишин. Всех их я знала лично, с большинством у меня возникла долголетняя дружба. Интересная была жизнь. Очень многие умерли от рака… Я не знаю, почему именно эта болезнь так косила наших русских эмигрантов. Загадка…

Вы приплыли в Нью-Йорк, сошли с корабля, а что было потом? Как долго вы пробыли в Нью-Йорке и куда потом поехали?

У меня есть биографический очерк «От Остра до Филадельфии»[82]. Что я могу еще добавить? Можно сказать, что начало моей американской жизни было трагикомичным. Организация Church World Service, с помощью которой мы приехали, была протестантской. Мой муж, бывший харьковчанин, когда-то преподавал анатомию в медицинском институте. У него было высшее образование. Эта организация хотела заполучить людей с высшим образованием. Нас спросили: «Курите, пьете?» Мы отвечали, что нет, и в результате попали в дом пастора Братской церкви – очень строгой религиозной общины, где все на свете считалось грехом. Ну абсолютно все! Ни радио, ни телевидения, ни какой-либо светской литературы, ни косметики; сигареты и вино считались смертным грехом. В начале нас повезли в какой-то большой дом Братской церкви в Балтиморе. Поскольку у моего мужа было медицинское образование, нам сказали, что для него есть место в Пуэрто-Рико. При этом с нас брали два доллара в день, а поскольку у нас денег не было, то брали в долг. Нас было трое, то есть в день выходило по шесть долларов. Мы ждали какого-то врача, который отправил бы нас уже в Пуэрто-Рико на работу. И вот наконец врач приехал, такой пожилой человек из Братской церкви. Приехал и говорит: «Поедете ко мне и поживете недельку, а чтобы вы не жили у нас даром, покрасите нам дом». Вот так. А дальше предлагает познакомить нас с нашим будущим местом обитания.


Рекомендуем почитать
Гоголь и географическое воображение романтизма

В 1831 году состоялась первая публикация статьи Н. В. Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии». Поднятая в ней тема много значила для автора «Мертвых душ» – известно, что он задумывал написать целую книгу о географии России. Подробные географические описания, выдержанные в духе научных трудов первой половины XIX века, встречаются и в художественных произведениях Гоголя. Именно на годы жизни писателя пришлось зарождение географии как науки, причем она подпитывалась идеями немецкого романтизма, а ее методология строилась по образцам художественного пейзажа.


Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.


Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.