Поэты и убийцы - [51]
Судья Ло поманил своего домоправителя и показал на приставной столик, где стояли наготове тушь и бумага. Судья Ди заметил, что его коллега какой-то бледный. Похоже, замечание Юлани задело его за живое. Домоправитель выбрал лист бумаги, но академик провозгласил:
— Не пристало нашей великой Юлани писать свои бессмертные стихи на клочке бумаги! Начертайте их вот тут, на колонне, чтобы ими, вырезанными в дереве, могли восхищаться будущие поколения!
Поэтесса пожала плечами, встала и подошла к ближайшей колонне. Одна служанка несла за ней квадратную тушечницу и кисть для письма, другая стояла рядом со свечой. Юлань водила по колонне ладонью, пока не нашла особенно гладкое место. Судью снова поразили ее тонкие, прекрасной формы руки. Она обмакнула кисточку в тушь и вывела несколько изящных иероглифов.
— Ба! — воскликнул академик. — Вся осенняя тоска передана в нескольких строках. Наша поэтесса прощена. Давайте вместе за нее выпьем!
Потом они подняли еще множество тостов, а слуги тем временем подавали все новые горячие блюда. Вокруг стола появились четыре большие медные жаровни с алеющими углями, потому что теперь, когда ночь вступила в свои права, на утесе становилось все холоднее, а из ущелья поднимался влажный туман. Луну закрыли темные тучи. Судья До, который до сих пор отсутствующе смотрел, как свет фонарей падает на сосны, вдруг подался вперед.
— Какого демона эти трое солдат разводят костер вон там, под деревьями?
— Это мои конвоиры, судья, — ровным тоном сказала поэтесса.
— До чего обнаглели! — закричал Ло. — Я им сию же минуту...
— Вы брали на себя ответственность за меня лишь на то время, пока я находилась в вашей резиденции, — поспешно напомнила ему Юлань.
— A-а... Гм... да, понимаю, — пробормотал Ло. Потом он резко спросил: — Домоправитель, где наш карп в кисло-сладком соусе?
Судья Ди лично долил Юлани вина.
— Мой друг Ло дал мне свои заметки относительно дела, которое ведется против вас, госпожа. Ему пришло в голову, что я мог бы помочь вам составить заявление суду. Писатель из меня не очень хороший, но я занимался изучением правовых документов, и...
Поэтесса поставила свою чашу.
— Я ценю ваши добрые намерения, ваша честь. Но полтора месяца по разным тюрьмам дали мне достаточно времени, чтобы обдумать обстоятельства моего дела. И хотя мне недостает, конечно, ваших обширных познаний в правовой терминологии, я все же думаю, что лучше всего справлюсь со своей защитой сама. Позвольте, я налью вам еще!
— Юлань, не глупите! — бесцеремонно вмешался Могильщик. — У Ди репутация большого знатока в этой области.
— Я вот чему поражаюсь, — продолжил судья Ди. — Никто не придает должного значения тому, что дело было начато на основании анонимного письма. Я не нашел никаких указаний на то, чтобы кто-нибудь постарался выяснить: а откуда доносчику стало известно о погребенном теле? Письмо явно написано образованным человеком, а значит, это не кто-то из разбойничьей шайки. У вас, госпожа, есть какие-нибудь предположения относительно личности доносчика?
— Будь они у меня, — отрывисто ответила она, — я сообщила бы о них в суде. — Она выпила свое вино и добавила: — А может, и не сообщила бы.
Внезапно все замолчали. Потом придворный поэт примирительно заметил:
— Непоследовательность — это привилегия красивой и талантливой женщины! Я пью за вас, Юлань!
— Присоединяюсь к тосту! — загремел академик.
Вся компания рассмеялась, но судья подумал, что это какой-то неискренний смех. Все уже изрядно выпили, но Ди знал, что трое гостей-поэтов способны вместить изрядное количество вина, не теряя голову. Однако глаза поэтессы лихорадочно блестели, и казалось, что она вот-вот утратит над собой власть. Нужно было как-то вызвать Юлань на откровенность, ведь ее последнее загадочное замечание, кажется, намекало на то, что она кого-то подозревает и подозреваемый сидит сейчас за этим столом.
— Обвиняющее вас анонимное письмо, госпожа, — продолжил он, — напомнило мне еще об одном, написанном здесь, в Цзиньхуа, восемнадцать лет назад. Оно привело к падению генерала Мо Талина. И тоже, представьте себе, было написано человеком образованным.
Метнув на судью острый взгляд, поэтесса подняла изогнутые брови и спросила:
— Вы говорите, восемнадцать лет назад? Сомневаюсь, что это как-то мне поможет.
— Случилось так, — продолжал судья Ди, — что я познакомился с человеком, причастным к делу генерала, правда, не скрою, лишь косвенно. Однако в нашей беседе открылось кое-что новое. Речь зашла о дочери одной из наложниц генерала, фамилия которой была Сун.
Он оглянулся на Могильщика, но тучный монах, похоже, совсем не следил за разговором, с удовольствием уплетая тушеные побеги бамбука. Академик и придворный поэт его слушали, но на их лицах был написан лишь вежливый интерес. Краем глаза Ди заметил испуганное выражение лица сидевшей подле него поэтессы. Он сделал быстрый подсчет: в то время ей было всего двенадцать! Вероятно, кто-то рассказал ей об этом деле. Кто-то, кто о нем знал. Могильщик положил палочки для еды.
