Поэты эпохи Возрождения - [93]

Джон Донн. Мартин Дрошаут, 1633 г.

Поэт сам пишет роман о себе своими стихами. Понятно, что двадцать лет спустя – и, тем более, еще десять лет спустя – он уже будет не тот, что в молодости. Большая часть стихотворений, собранных в этой книге, написана до 1601 года. В 1621 году Джон Донн получает от короля должность на стоятеля собора Св. Павла, а в 1631 году умирает.

Джон Донн (1572–1631)

Блоха

Взгляни и рассуди: вот блошка;

Куснула, крови выпила немножко,

Сперва – моей, потом – твоей;

И наша кровь перемешалась в ней.

Какое в этом прегрешенье?

Где тут бесчестье и кровосмешенье?

Пусть блошке гибель суждена –

Ей можно позавидовать: она

Успела радости вкусить сполна!

О погоди, в пылу жестоком

Не погуби три жизни ненароком:

Здесь, в блошке – я и ты сейчас,

В ней храм и ложе брачное для нас;

Наперекор всему на свете

Укрылись мы в живые стены эти.

Ты смертью ей грозишь? Постой!

Убив блоху, убьешь и нас с тобой:

Ты не замолишь этот грех тройной.

Упрямица! Из прекословья

Взяла и ноготь обагрила кровью.

И чем была грешна блоха –

Тем, что в ней капля твоего греха?

Казнила – и глядишь победно:

Кровопусканье, говоришь, не вредно.

А коли так, что за беда? –

Прильни ко мне без страха и стыда:

В любви моей тем паче нет вреда.

Песенка

Трудно звездочку поймать,

Если скатится за гору;

Трудно черта подковать,

Обрюхатить мандрагору,

Научить медузу петь,

Залучить русалку в сеть,

И, старея,

Все труднее

О прошедшем не жалеть.

Если ты, мой друг, рожден

Чудесами обольщаться,

Можешь десять тысяч дён

Плыть, скакать, пешком скитаться;

Одряхлеешь, станешь сед

И поймешь, объездив свет:

Много разных

Дев прекрасных,

Только верных в мире нет.

Если встретишь, напиши –

Тотчас я пущусь по следу!

Или, впрочем, не спеши:

Никуда я не поеду.

Кто мне клятвой подтвердит,

Что, пока письмо летит

Да покуда

Я прибуду,

Это чудо – устоит?

Песня

Мой друг, я расстаюсь с тобой

Не ради перемен,

Не для того, чтобы другой

Любви предаться в плен.

Но наш не вечен дом,

И кто сие постиг,

Тот загодя привык

Быть легким на подъем.

Уйдет во тьму светило дня –

И вновь из тьмы взойдет:

Хоть так светло, как ты меня,

Никто его не ждет.

А я на голос твой

Примчусь еще скорей,

Пришпоренный своей

Любовью и тоской.

Продлить удачу хоть на час

Никто еще не смог;

Счастливые часы для нас –

Меж пальцами песок.

А всякую печаль

Лелеем и растим,

Как будто нам самим

Расстаться с нею жаль.

Твой каждый вздох и каждый стон –

Мне в сердце острый нож;

Душа из тела рвется вон,

Когда ты слезы льешь.

О, сжалься надо мной!

Ведь ты, себя казня,

Терзаешь и меня:

Я жив одной тобой.

Мне вещим сердцем не сули

Несчастий никаких:

Судьба, подслушав их вдали,

Вдруг да исполнит их?

Вообрази: мы спим,

Разлука – сон и блажь;

Такой союз, как наш,

Вовек неразделим.

Пища Амура

Амур мой погрузнел, отъел бока,

Стал неуклюж, неповоротлив он;

И я, приметив то, решил слегка

Ему урезать рацион,

Кормить его умеренностью впредь –

Неслыханная для Амура снедь!

По вздоху в день – вот вся его еда,

И то: глотай скорей и не блажи!

А если похищал он иногда

Случайный вздох у госпожи,

Я прочь вышвыривал дрянной кусок:

Он черств и станет горла поперек.

Порой из глаз моих он вымогал

Слезу, – и солона была слеза;

Но пуще я его остерегал

От лживых женских слез: глаза,

Привыкшие блуждать, а не смотреть,

Не могут плакать, разве что потеть.

Я письма с ним марал в единый дух,

А после – жег! Когда ж ее письму

Он радовался, пыжась как индюк, –

Что пользы, я твердил ему,

За титулом, еще невесть каким,

Стоять наследником сороковым?

Когда же эту выучку прошел

И для потехи ловчей он созрел,

Как сокол, стал он голоден и зол:

С перчатки пущен, быстр и смел,

Взлетает, мчит и с лету жертву бьет!

А мне теперь – ни горя, ни забот.

Сделка с Амуром

Что ты за бес, Амур! Любой другой

За душу дал бы, хоть недорогой,

Но выкуп; скажем, при дворе

Дают хоть роль дурацкую в игре

За душу, отданную в плен;

Лишь я, отдавши все, взамен

Имею шиш (как скромный джентльмен).

Я не прошу себе каких-то льгот,

Особенных условий и щедрот;

Не клянчу, говоря всерьез,

Патента на чеканку лживых слез;

И радостей, каких невесть,

Не жду – на то другие есть,

В любимчики Любви к чему мне лезть!

Дай мне, Амур, свою лишь слепоту,

Чтобы, когда смотреть невмоготу,

Я мог забыть, как холодна

Любовь, как детски взбалмошна она,

И чтобы раз и навсегда

Спастись от злейшего стыда:

Знать, что она все знает – и горда.

А коль не дашь мне ничего, – резон

И в этом есть. Упрямый гарнизон,

Что вынудил врага стрелять,

Кондиции не вправе выставлять.

Строптивец заслужил твой гнев:

Я ждал, ворота заперев, –

И сдался, только лик любви узрев.

Сей лик, что может тигра укротить,

В прах идолы язычников разбить,

Лик, что исторгнет чернеца

Из кельи, а из гроба – мертвеца,

Двух полюсов растопит лед,

В пустынях грады возведет –

И в недрах гор алмазный створ пробьет!

Ты прав, Амур! Коль должен быть мятеж

Наказан, то казни меня, разрежь –

И тем пример наглядный дай

Грядущим бунтарям; но не пытай

Заране, коли бережешь

Для опыта, и не корежь:

Науке труп истерзанный не гож.

Ворожба над портретом

Что вижу я! В твоих глазах

Мой лик, объятый пламенем, сгорает;

А ниже, на щеке, в твоих слезах

Другой мой образ утопает.

Ужель, замысля вред,

Ты хочешь погубить портрет,

Дабы и я погиб за ним вослед?!