Поэты 1880–1890-х годов - [36]

Страна безмолвия и шумной болтовни,

           Страна испуга и задора,

Страна терпения и детской хлопотни,

           Страна неволи и простора;

Страна бессонницы и векового сна,

           Стремленья к свету и потемок,

Могучей веры и безверия страна;

           Страна могил, страна пеленок,

Страна больных детей, беспечных стариков,

           Загубленных без нужды жизней,

Ненужных слез и жертв, и <рабства, и оков>.

           Прощай, о сфинкс! Прощай, отчизна!

<1882>

23. «Есть гимны звучные, — я в детстве им внимал…»

Есть гимны звучные, — я в детстве им внимал.

О, если б мог тебе я посвятить их ныне!

Есть песни дивные, — злой вихорь разбросал

Их звуки светлые по жизненной пустыне…

О, как ничтожно всё, что после я писал,

Пред тем, что пели мне в младенческие годы

И голоса души, и голоса природы!

О, если бы скорбеть душистый мог цветок,

Случайно выросший на поле битвы дикой,

Забрызганный в крови, затоптанный в песок,—

Он бы, как я, скорбел… Я с детства слышал крики

Вражды и мук. Туман кровавый заволок

Зарю моих надежд прекрасных и стыдливых.

Друг! Не ищи меня в моих стихах пытливых.

В них рядом встретишь ты созвучья робких мук

И робких радостей, смесь веры и сомнений.

Я в сумерки веков рожден, когда вокруг

С зарей пугливою боролись ночи тени.

Бывало, чуть в душе раздастся песни звук,

Как слышу голос злой: «Молчи, поэт досужный!

И стань в ряды бойцов: слова теперь ненужны».

Ты лгал, о голос злой! Быть может, никогда

Так страстно мир не ждал пророческого слова.

Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда.

Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова.

Приди, пророк любви! И гордая вражда

Падет к твоим ногам и будет ждать смиренно,

Что ты прикажешь ей, ты — друг и царь вселенной!

<1883>

24. ГЕФСИМАНСКАЯ НОЧЬ

              Восстав от вечери последней,

              Он шел врагов своих встречать,

Слова любви венцом страданий увенчать.

С ним шли ученики. Прохлада ночи летней,

Сменивши знойный день, струилася вкруг них.

И спящий мир в тот час прекрасен был и тих.

Бледнея, месяц плыл по голубой пустыне.

Бессонный ключ, звеня, тишь ночи нарушал,

И где-то мирт расцвел, и бальзамин дышал.

Он шел, дивясь душой. Нет, никогда доныне,

Привыкши созерцать бесплотные черты,

Не видел на земле он столько красоты.

И путь ему лежал вблизи дворца Пилата.

В дворце шла оргия. За мраком колоннад

              Гремела пиршества палата,

И шепота любви был полон темный сад.

То звук лобзания, то смех гетеры хитрый

Раздастся и замрет за мраморной стеной.

Но вот стихает пир. Рыданье нежной цитры

Влилось в немую ночь дрожащею волной.

И голос женщины, печальный и зовущий,

Запел под лепет струн, и разбудил он вдруг

И воздух дремлющий, и сонных ма́слин кущи,

И звезды, и луну, всю ночь, весь мир вокруг.

И мир, отдавшись весь тем звукам, полным яда,

Казалось, трепетал и страстно вторил им:

«Да, средь земных скорбей одна лишь есть отрада.

Да, только тот блажен, кто женщиной любим,

              Кто ночью темной, ночью лунной

              К устам возлюбленной прильнет

              Иль внемлет, как она поет

              Под ропот цитры тихострунной…»

И он ускорил шаг, печали не тая,—

Но песня вслед за ним вилася, как змея.

Чрез город дремлющий теперь вела дорога,

Но город не дремал. Был Пасхи первый день,

И всякий средь семьи вкушал покой и лень,

На кровлю вышедши иль сидя у порога.

И в чуткий слух лились то звонкий детский смех,

То оклик матери, то песенка простая, —

Те звуки и слова, которые для всех,

Кто в мире одинок, звучат как песни рая.

В них слышен был призыв, была мольба слышна:

«Сюда, страдалец, к нам. Одно есть в жизни счастье —

Семьи приветливой любовь и тишина,

И ласки чистые, и кроткое участье…»

А он спешил вперед, исполненный тоски.

И, отставая, шли за ним ученики.

На Масличной горе, вблизи вершины черной,

Две старых ма́слины, обнявшися, росли.

Устав за долгий день учить народ упорный,

Здесь, пред лицом небес и пред лицом земли,

Мо́литься он любил всю ночь, пока с востока

Не брызнут стрелы дня и облака зажгут

И тени от холмов по долам побегут;

Тогда в тени олив он засыпал глубоко.

Туда он шел теперь. Он жаждал пред отцом

Молиться и рыдать наедине в пустыне

И воскресить в душе, пред тягостным концом,

Святой восторг, с каким он ждал конца доныне.

И вот, уж миновав Иосафат пустой,

Он полгоры прошел, скорбя невыразимо,

Как вдруг, из тьмы кустов, ученикам незримо,

Явился злобный дух, и дерзкою пятой

Касаться он дерзал следов пяты нетленной.

Он видел, он постиг, как страждет друг вселенной,

И мрачным торжеством глаза его зажглись,

И, следуя за ним, шептал он:

                                       «Оглянись!

              Прекрасна ночь — и жар любовный

              В людских сердцах сильней горит,

              И сон блаженный, сон греховный

              Над спящим городом парит.

              Грудь ищет страстно груди знойной,

              Горят уста, и взор погас…

              Куда, мечтатель беспокойный,

              Куда бежишь ты в этот час?

              Исполнен к грешникам участья,

              Ужель ты смерть готов принять,

              Чтобы избавить их от счастья,

              Чтоб цель у жизни их отнять?

              О, ты не знаешь власти чудной