Поэтика пространства - [26]

Так, перед лицом враждебности, в столкновении с бурей и ураганом, принявшими звериный облик, ценности защиты и сопротивления, присущие дому, преобразуются в человеческие ценности. Дом обретает физическую и духовную энергию человеческого тела. Он горбится под хлещущим дождем, он напрягает все мускулы. Под бешеными порывами ветра он сгибается, когда надо согнуться, и при этом уверен, что сможет вовремя выпрямиться, не признавая мимолетных поражений. Такой дом призывает человека к космическому героизму. Он становится оружием, с которым можно противостоять космосу. Метафизики, рассуждающие о «человеке, брошенном в мир», могли бы сосредоточить свои раздумья на доме, брошенном в пасть урагана, бросающего вызов небесам. Наперекор и назло всему, дом помогает нам сказать: я буду обитателем мира вопреки миру. Данная проблема не сводится к одной лишь проблеме бытия, это проблема энергии, а следовательно, и контрэнергии.

Говоря о динамичном братстве дома и человека, о динамичном соперничестве дома и вселенной, мы отнюдь не намерены привести здесь сравнение с простыми геометрическими формами. Дом, в котором живут, – это не бездушная коробка. Обитаемое пространство выходит за рамки пространства геометрического.

Когда бытие дома преобразуется в человеческие ценности, можно ли объяснить это воздействием метафор? Все ли тут дело в образном языке? Что касается метафор, то литературный критик наверняка счел бы их избыточными. С другой стороны, психолог-позитивист сразу свел бы этот образный язык к обычной психологической реальности: страху человека, который замкнулся в своем одиночестве, которому некого позвать на помощь. Но феноменология воображения не может удовлетвориться толкованием, низводящим образы до роли второстепенных средств выражения: феноменология воображения требует, чтобы мы переживали образы непосредственно, чтобы мы воспринимали их как только что произошедшие события реальной жизни. Когда образ новый, то и мир новый.

Страницы книги оживают, мы перестаем быть пассивными читателями и хотим почувствовать нашу сопричастность к творческой активности поэта, стремящегося выразить мир, тот мир, который открывается нашей мечте. В романе Анри Боско «Маликруа» окружающий мир волнует одинокого человека сильнее, чем это удается другим персонажам романа. Если изъять из книги все содержащиеся там стихотворения в прозе, там не осталось бы почти ничего, кроме истории о деле с наследством, о поединке между нотариусом и наследником. Но как много узнает психолог, исследующий воображение, если к обычному, «общечеловеческому» чтению добавит еще и другое, «космическое», чтение! Он, конечно, отдает себе отчет в том, что космос формирует человека, превращает человека с холмов в человека с острова и с берега реки. Он отдает себе отчет в том, что дом переделывает человека.

Так, через дом, в котором обитает поэт, автор приводит нас к уязвимому месту антропокосмологии. Дом и в самом деле становится инструментом топоанализа. Это очень эффективный инструмент именно потому, что им трудно пользоваться. Ведь обсуждение выдвинутых нами тезисов приходится проводить на почве, которая неблагоприятна для нас. В самом деле, на первый взгляд дом – это объект, в большой степени подчиненный геометрии. И у нас возникает искушение изучить его с позиций рационализма. Его доступная на первый взгляд реальная сущность видима и осязаема. Он состоит из аккуратно обтесанных камней и крепко пригнанных друг к другу несущих конструкций. Главную роль во всем этом играет прямая линия. Отвес наделил дом мудростью и уравновешенностью[47]. Столь геометрически обусловленный объект должен был быть непригодным для использования в метафорах, в которых фигурируют человеческое тело и душа. Однако перемещение в сферу человеческого происходит мгновенно, едва лишь мы начинаем рассматривать дом как пространство утешения и защищенности, как пространство, призванное сосредоточить в себе и оградить от внешнего мира все самое сокровенное и важное для нас. И тут, вопреки всяким рациональным расчетам, открывается простор для ониризма. Читая и перечитывая «Маликруа», я слышу на крыше Ла Редус, по выражению Пьер-Жана Жува, «железную поступь мечты».

Но противоречия между реальностью и мечтой нельзя разрешить раз и навсегда. Вот и дом, даже начав очеловечиваться, не полностью утрачивает свою «объективность». Надо внимательнее рассмотреть, какими в геометрии нашего воображения предстают дома прошлого, те дома, где мы, в наших мечтах, сможем найти уют и защищенность прошлых лет. Надо снова и снова доискиваться, каким образом нежная субстанция сокровенного с помощью дома обретает форму, ту форму, которая была у нее, когда в ней для нас заключалось первоначальное тепло:

Ощущаю, как старого дома

Аромат и тепло

Не одни лишь чувства, но и разум волнуют[48].

V

Начнем с того, что мы можем нарисовать эти старые дома, то есть придать им зримую форму, имеющую все свойства, какие присущи копии реальности. Такой объективный, созданный без примеси мечты, рисунок – неопровержимый, неподвластный времени документ, он словно отметина, оставленная на жизни человека.