Поэтическое искусство - [21]

И помощь оказать от всей души желая,

Я строго отделю от золота песок

И буду в критике неумолимо строг:

Придира и брюзга, люблю бранить, не скрою,

Хотя в своих стихах и сам грешу порою!

ПРИЛОЖЕНИЯ

Послание VII Расину

Расин, какой восторг даруешь ты сердцам,

Когда твои стихи актер читает нам!

Над Ифигенией, закланью обреченной,

Так не скорбели все в Авлиде омраченной,

Как наши зрители, рыдавшие над ней,

Увидев Шанмеле в трагедии твоей.

Но помни все-таки, что дивные творенья

Тебе всеобщего не сыщут одобренья:

Ведь возле гения, идущего путем,

Который был толпе доселе незнаком,

Безостановочно плетет интрига сети.

Его соперники, мигая в ярком свете,

Как стая воронья, кружат над головой…

Вернейшие друзья — и те подъемлют вой.

И лишь у вырытой на кладбище могилы,

Когда безмолвствуют смущенные зоилы,

Все постигают вдруг, какой угас певец,

И возложить спешат ему на гроб венец.

Пока дощатый гроб и горсть земли печальной

Не скрыли навсегда Мольера прах опальный,

Его комедии, что все сегодня чтут,

С презреньем отвергал тупой и чванный шут.

Надев роскошные придворные одежды,

На представленье шли тупицы и невежды,

И пьеса новая, где каждый стих блистал,

Была обречена их кликой на провал.

Иного зрелища хотелось бы вельможе,

Графиня в ужасе бежала вон из ложи,

Маркиз, узнав ханже суровый приговор,

Готов был автора отправить на костер,

И не жалел виконт проклятий самых черных

За то, что осмеять поэт посмел придворных…

Но Парка ножницы безжалостно взяла,

И навсегда его от нас укрыла мгла.

Тогда признали все Мольера чудный гений.

Меж тем Комедия, простертая на сцене,

Давно немотствует, и некому помочь

Ей снова встать с колен и горе превозмочь.

Таков Комедии конец весьма бесславный.

Трагический поэт, Расин, Софоклу равный,

Единственный, кто нас утешить может в том,

Что старится Корнель и пламя гаснет в нем, —

Зачем дивишься ты, когда завистник бледный,

Исполнен ярости, бессонной и зловредной,

Тебя преследует жестокой клеветой?

Господен промысел, премудрый и святой,

О пользе смертного печется неуклонно:

На ложе почестей талант клонится сонно,

Но от ленивых грез врагами пробужден,

К вершинам мастерства идет бесстрашно он,

Мужая с каждым днем наперекор обидам.

Был Цинна некогда рожден гонимым Сидом,

И, может быть, твой Бурр лишь потому хорош,

Что в Пирра критика вонзала острый нож.

Я, правда, получил лишь скромное признанье

И не привлек к себе завистников вниманье,

Но я в суждениях так прям и так суров,

Что смог приобрести полезнейших врагов:

Они мне помогли своей хулой надменной

Отшлифовать мой дар, убогий и смиренный.

Пытались столько раз меня поймать они,

Что издали теперь я вижу западни

И тем старательней стихов шлифую строчки,

Что ищут недруги ошибок в каждой точке;

Они везде кричат о слабостях моих, —

Я слушаю их брань и тут же правлю стих;

Крупицу разума увидев в их сужденьях,

Я не упорствую нисколько в заблужденьях:

От злобной критики, где доля правды есть,

Я лучше становлюсь — изысканная месть.

Примеру моему ты следовать попробуй:

Когда тебя чернят и донимают злобой,

Насмешками ответь на неумолчный вой

И пользу извлеки из брани площадной.

Твой критик неумен, бессилен и ничтожен.

Парнас во Франции тобой облагорожен,

Тебя он защитит от козней и интриг,

И правнуки поймут, как был Расин велик.

Кто Федру зрел хоть раз, кто слышал стоны боли

Царицы горестной, преступной поневоле,

Тот, строгим мастерством поэта восхищен,

Благословит наш век за то, что видел он,

Как рос и расцветал твой несравненный гений,

Создавший дивный рой блистательных творений.

Так пусть себе ворчит и тщетно злится тот,

Кто полон горечи, испив Расина мед!

Неважно, что Перрен — всегдашний наш гонитель,

Что ненавидит нас «Ионы» сочинитель,

Что сердится Линьер, бездарнейший дурак,

И множество других посредственных писак;

Но важно, чтоб и впредь творенья нашей музы

Любил народ и двор и знали все французы,

Чтоб королю они понравиться могли,

Чтоб их читал Конде, гуляя в Шантильи,

Чтоб трогали они Ларошфуко, Вивона,

 Ангьена строгого, Кольбера и Помпона,

Чтоб тысячи людей нашли порою в них

И мысли острые и благородный стих…

А под конец хочу просить у провиденья,

 Чтоб герцог Монтозье им вынес одобренье!

К таким читателям здесь обращаюсь я.

Но глупых критиков обширная семья,

Все почитатели посредственности пресной,—

Мне их суждение отнюдь не интересно:

Пускай спешат туда, где, ими вознесен,

Своей трагедией их угостит Прадон!

Герои из романов

Диалог в манере Лукиана

Минос(выходя из помещения, где он вершит суд, неподалеку от дворца Плутона)

Будь он проклят, этот дурацкий болтун, который отнял у меня все утро! Уши мне прожужжал своим Аристотелем, хотя разбиралось дело о какой-то тряпке, украденной у сапожника во время переправы через реку. Он подряд процитировал мне все существующие законы.

Плутон

Вы сердитесь, Минос?

Минос

Мое почтение, повелитель преисподней. Что привело вас сюда?

Плутон

Мне нужно вам кое-что сообщить. Но сперва я хотел бы узнать, что это за адвокат докучал вам сегодня утром своей ученостью? Разве Юо и Мартине умерли?

Минос

Благодарение небу, нет. Но, видно, этот молодой покойник прошел их школу. Он изрекал глупость за глупостью и каждую подкреплял цитатами из древних ученых. И хотя в его изложении они звучали прескверно, тем не менее он щедро сыпал словечками «галантный», «изящный», «милый»: «Платон галантно сказал в „Тимее“»; «Сенека изящен в трактате „О благодеяниях“»; «Эзоп мил в одной из своих басен».