Поэтический форум. Том 1 - [37]

Всех нас неизвестность растворит.

Дни в ноябре, будто мыши, серы

Дни в ноябре, будто мыши, серы.

Крикнет петух, но не жди ответа.

То ли вороны, то ли химеры

Дремлют в сплетеньях веток.

Дни революций, милиций, лица

Старых приятелей – тихих пьяниц.

На мавзолее в хмурой столице

Тени танцуют танец.

Тени распада страны и судеб,

Снова – как прежде —

На «до» и «после».

Ветер – торжественный гимн простуде,

Чирьям на лицах постных.

А сквознячок приникает к уху:

– Всех опасайся, кто ходит рядом:

Сытого юношу с гладким брюхом,

Урку с тяжёлым взглядом;

Бойся коллег, опасайся друга;

Помни, что всех ненавидят дамы

Среднего возраста (муж-пьянчуга,

Лишние килограммы).

Их пожалеть бы: мы все не вечны,

Всех переварит проклятый город…

Где-то по храму порхают свечи.

Станет смеркаться скоро.

– Иди на… Какой там народ единый?!

Матом – доступней электорату.

Не годовщины – одни годины.

Свистнуть – и брат на брата.

Тёмная жизнь у беды на грани.

Сколько еще задыхаться мне в ней?

Тлеет рябиновый куст в тумане

Мёртвой родной деревни.

Юрий САННИКОВ

Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?

Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?

Походы Норманнов, солёные степи Арала,

Арийских богов и бездонные очи архатов,

И Одина голос: Вальгалла, Вальгалла, Вальгалла!

Руины и руны, магический круг Аркаима,

И конницу скифов, и камни языческих капищ…

Пространство и время вбирает в себя – неделима,

И цвет её – пламя давно отшумевших пожарищ.

С молитвой и в бездну времён погружаюсь без страха,

Я помню сады Самарканда, мечети Тебриза,

За чашей вина прославляю я имя Аллаха,

И строчки Хайяма, и красные розы Хафиза.

Не разумом – кровью я помню, я знаю, я мыслю —

Её письмена – богоданный и тайный апокриф,

В китайском халате старательно беличьей кистью

На жёлтой бумаге я вновь вывожу иероглиф.

На вольном Дону щеголял я в казацкой папахе,

Я слушал Сократа, внимал аполлоновой лире,

При Ши-Хуанаде гадал по костям черепахи,

Танцующим дервишем был я когда-то в Каире.

Я помню кровавые жертвы и очи Баала,

Взнуздав свою плоть, я спасался в пещерах Афона,

В Кадисе мне тайны свои открывала Каббала,

Скрижали Гермеса и имя Адама-Кадмона.

В Магрибе на звёзды глядел я очами бербера,

Средь предков моих звездочёты и маги-халдеи,

Я помню – косили Европу чума и холера,

Я умер во время резни и пожаров Вандеи.

С молитвой над свитком псалмов я склонился в Кумране,

В Потале учусь я смирять свои страсти и чувства,

Я тайное имя Господне читаю в Коране,

Я с персами лью молоко и молюсь Заратустре.

Славяне, тибетцы, евреи, арабы и копты,

Сандал я и ладан в пропорциях равных смешаю…

И что мне ответить, коль спросят презрительно: «Кто ты?»

Я капельки крови своей по Земле собираю.

Из зеркала готической купели

Из зеркала готической купели,

Из летописной магии и прозы

Чредой идут монахи, менестрели

И рыцари Креста и алой Розы.

Идут Христос, Мария и апостол

В толпе торговцев, рыцарей и черни,

Звучит латынь, читают «Pater Noster»,

И от небес два шага до харчевни.

На площади у церкви Магдалины

Торгуют хной, гвоздикой и шафраном,

В дубовых бочках – чёрные маслины,

И пахнет резедой и майораном.

Трактирщик с миской луковой похлёбки,

Краюха хлеба, запах буйабеса…

И тянет дёгтем от рыбачьей лодки

И Альпами – от мачтового леса.

Взлетают в небо крылья кипариса,

Каноник исповедует матроса.

Ждёт корабли из Яффы и Туниса

Рыжебородый Фридрих Барбаросса.

Господь с вершин Сенира и Ермона

Зовёт его. Мерцает Палестина.

Он там уже во Храме Соломона

Даёт обеты над копьём Лонгина.

Звенят мечи, кольчуги и копыта,

Плывут в Святую Землю тамплиеры,

И он стоит в плаще иоаннита

На палубе стовёсельной галеры.

По звёздам корабли ведут мальтийцы,

Толпа гудит в полуденном Марселе…

Бог видит сны, и сам кому-то снится,

И вечен сон, и тянется доселе.

И грезит он, и грезят менестрели,

Евангелисты, маги и пророки.

Над зеркалом готической купели

Неведомо кто пишет эти строки.

Нет, печаль несладима, этот плач несладим

Нет, печаль несладима, этот плач несладим.

Дщери Эршалаима, я ваш пепел и дым.

Дщери Эршалаима, я ваш пепел и прах,

Я сгорел вместе с вами в нацистских печах.

Горе мне! Я не спас стариков и детей.

Обезумел. Я там – среди чёрных костей,

Мой расколотый разум, как пламя, угас…

Я вдыхал вместе с вами в Освенциме газ.

Дщери Эршалаима, мой взорвавшийся мозг

Таял в пламени чёрном, как снег или воск.

Я вдыхал вместе с вами летучую смерть,

Малодушно хотел и легко умереть.

Дщери Эршалаима, я стою у стены,

Корчась в огненном вихре последней войны.

Горе мне! Я беспомощен, словно Голем.

Дал бы силы Господь – я б увёл в Вифлеем

Вас и ваших детей, но сгорел я дотла…

Я молюсь, чтоб в Кедроне олива цвела.

Мне Всевышний послал удивительный сон:

Я из мёртвых восстал и всхожу на Ермон.

Пусть обуглено сердце и молюсь я, и вот —

Вы стоите с детьми у Дамасских ворот.

Не росою, не снегом, – шепчу, – Элохим,

Покрывается поле, я – их пепел и дым.

Ты стоишь, словно яблоня полная яблок

Ты стоишь, словно яблоня полная яблок,

И ночная прохлада по листьям струится,

В наступающих сумерках зябнешь, как зяблик…

Я забуду тебя, только как мне забыться?

Ты, из жизни моей уходя понемногу,

Как закатное солнце, согрей на прощанье.

Я любил тебя, верь мне. Не веришь? Ей-богу…

Мне кричат уже сверху: «На выход, с вещами!»