Поэтесса в жанре ню и другие рассказы - [26]

* * *

За окном стемнело, когда офицеры расположились в гостиной одного из немногих уцелевших особняков. Пили трофейное вино, делились воспоминаниями. Кто-то распечатывал карты, другие обнимали за талии умытых, приодетых и весьма довольных жизнью пленниц.

Майор Зимин и юный поручик Алабин в четыре руки разучивали на рояле новую кантату Осипа Козловского.

В камине рдели угли. Язычки свечей то дрожали, то ровно устремлялись к потолку.

К генералу от артиллерии Седову подсел капитан Платонов.

– Всё-таки беспокойно, Андрей Николаевич, – сказал он.

– Что вас тревожит, Михаил Платонович?

– Наша взяла. Но они поднимут голову, захотят реванша. Как бы не вздумали напасть на Севастополь? Лет через сорок вполне…

– О том не волнуйтесь, – отрезал генерал и твёрдой рукой налил два бокала выдержанного бордо. – Не вздумают, научены. Сами не полезут и англичанке отсоветуют. И немцу.

Настя

Иногда женщины дрались, вцепившись друг другу в волосы. Когда Андерсену случалось проходить мимо дерущихся женщин, он останавливался и с восхищением смотрел на их растрёпанные косы, рдеющие от ярости лица и горящие жаждой мести глаза.

Но самым прелестным зрелищем были, конечно, гневные слёзы, что брызгали у них из глаз и стекали по щекам, как алмазные капли.

Константин Паустовский

1

В конце февраля отмечали рождение моего однокурсника Сани и его жены Тани. В один и тот же день ей набежало двадцать, ему двадцать пять, а нам, друзьям и родственникам, только дай повод. В складчину сняли двухэтажный дом на базе отдыха; я внёс условленную сумму, получил адрес и субботним утром, перешагнув порог, оказался будто в детстве на даче, где запах сухого прогретого дерева, дымок, ступеньки, с лёгким скрипом ведущие наверх; вновь удивился тому, что выходишь из комнат не на лестницу – сразу на крыльцо, видишь двор, кое-как расчищенный посередине и заваленный снегом вровень с дощатым забором по углам, а дальше в нескольких шагах покачивает кронами сосновая опушка, и ветер даже зимой земляничный, яблочный.

Среди Таниных подруг я увидел новенькую, так невероятно подходившую к этому месту, точно в ней была его душа. На свадьбе друзей, восемь месяцев назад, её не встречал, иначе бы заметил: прелестная. Странно, этим словом назовёшь скорее дюймовочку, крошку, она же была чуть-чуть меньше моих ста восьмидесяти двух, с развёрнутыми плечами, гордой осанкой и всё равно прелестная. Под белым свитером едва угадывалась небольшая высокая грудь, синие рейтузы с серебристыми лампасами обтягивали восхитительные ноги. Грация всех движений, от поворота головы до шагов, выразительное лицо с тёмно-карими, слегка удлинёнными глазами, пышный хвост каштановых волос, и, кажется, ресницы и губы подкрашены, больше никакого макияжа, но главное в другом. Со мной так бывает: обменялись только взглядом, улыбнулись – и чувствуешь притяжение, и сразу ясно: эту барышню, Дюха, будешь тараканить. Словечко классика, предчувствие редко обманывает, без него даже не пытаюсь заговорить, и сейчас было похоже, но и не совсем, что-то иное ощущалось, видимо благодаря дому и хорошей компании.

Нас собралось больше, чем я ожидал. Угощение и посуду, в основном картонную и металлическую, привезли с собой, тут же стали шумно и суматошно накрывать стол. Кто был незнаком, на ходу представлялись, с чрезмерной важностью, грозящей обернуться таким же весельем, раскланивались. Таня подвела меня к красавице: Настя, Андрей, очень приятно. Я осторожно пожал её ладонь, невесомую и твёрдую, с длинными пальцами без колец и продолговатыми, коротко подстриженными ногтями. Выпустил не сразу, Настя смущённо улыбнулась, но, кажется, не возражала.

Мы рядом сели за стол, я подливал ей чай, подкладывал пирог с брусникой, собранной лично вот этими граблями, шутил, Настя тихо смеялась. Голос у неё был музыкальный, грудной, речь правильная и спокойная. Прежде чем встать, обменялись номерами телефонов и перешли на ты. Потом всей толпой, надев лыжи, двинули в лес, растянулись по просеке. Мы держались вместе, переговариваясь на ходу. С лыжами Настя управлялась мастерски, не терялась на спусках, не уставала в подъём, ноги казались бесконечными от гибкого блеска лампасов. Мне, долго жившему на юге, было нелегко соответствовать, я как мог старался, но дважды, перенимая коньковую технику, лишь чудом не загремел.

От бега раскраснелись, проголодались. Обед затянулся, были тосты, поздравления, вновь крики «Горько!», шампанское и другие праздничные напитки, но пока немного, главные запасы дожидались вечера. Затем высыпали во двор. Кто-то придумал лепить снеговика, все кинулись накатывать комья, бестолково и невпопад, отчего вместо классических трёх сделали четыре и, взгромоздив один на другой, получили хромого горбатого калеку. Такой урод нам не нужен! – заявили некоторые, среди них и мы с Настей, и мигом построили другого, благообразного. Остальные сказали, что их детище всё равно милее, а насчёт уродов – посмотрел бы кое-кто на себя! Завязался спор, куда громче в нём звучали девичьи голоса, и самая нетерпеливая из той команды направилась к нашему снеговику, явно замыслив сокрушить его. Ближе всех оказалась Настя, перехватила её, развернула и шлепком по мягкому месту отослала назад. Следом подбежала ещё одна – за своим гостинцем от Насти, вызвавшим притворно-гневный вопль. И девушка из наших подскочила к страшиле, размахнулась, но, прежде чем ударить, была захвачена в плен. Её кинулись выручать, и тут уж пошло настоящее сражение. Воевали боевые подруги, под ногами путалось несколько детей, летали снежки, кто-то сталкивался, падал, визг и хохот эхом отдавались в лесу…