Поэт - [15]

Дальше. Я развязываю попа и надеваю на него бронежилет. Глушителя у нас нет, поэтому ты идёшь и набираешь ведро воды. Возвращаешься и держишь ведро над попом, я опускаю в воду автомат и стреляю одиночным. Вода заглушает выстрел, пуля, пробив ведро, врезается в бронник… Боль нечеловеческая. Всё это мы проделываем с папашей лишь для того, чтобы он на себе испытал всё то, что будет чувствовать его дочь, потому что именно на неё мы наденем снятый с полуживого попа бронежилет. Почти не сомневаюсь, что попадья впадёт в бешенство, поскольку материнский инстинкт в тот момент возобладает над всеми чувствами. Придётся снова вырубить её… А когда она в очередной раз придёт в себя, то очень подробно поделиться с нами всем тем, что у них припрятано на чёрный день. Потому что наше посещение и есть тот самый «чёрный день», и кто осмелится назвать его иначе… Думаю, что и глава семейства не станет противоречить.

— Впечатляет. — просипела Инга. — только всё может произойти совсем по-другому.

— А вот это и есть содержание второй части. Запомни, все идиотские затеи, все до одной, подчиняются одной закономерности. А именно, всё в них происходит не так, как планировалось. Потому что затеи эти уродливы, а уродливое не может быть ни правильным, ни просто романтичным. И то, что ты предлагаешь… недостойно того, во что мы верим. Пойми, если ты хотя бы раз пойдёшь на преступление ради денег, какими бы фантазиями это не умывалось, ты навсегда увязнешь в этом дерьме. Вот тогда-то всё и начнёт происходить по-другому. — Дрон закурил. — Хива-Оа, Хива-Оа… Если бы ты видела свои глаза, когда спрашивала меня про Хива-Оа! Ты была счастлива… А сейчас ты такая же, как тогда ночью. Наверное, мне только показалось, что мы нашли друг друга. Хотела сжечь прошлое, чтоб остаться без будущего! Только поп твой и есть это никчёмное будущее. Хочешь отречься от людей… И я хочу того же. — он пнул рюкзак с автоматом. — Это тебя убеждает? Но если сейчас мы пойдём кого-нибудь грабить, всё закончится. Не будет никаких индо-арийских легионов. А случится ещё одна пошлая история о двух наркоманах, обшаривающих перепуганных пенсионеров. Понимаешь? Это не поэзия, это воровство! И ты чувствуешь сама, что это воровство. Поэтому и напираешь на голубизну священнослужителя. Себя же и убеждаешь… Да будь он хоть некрофилом! Тогда пойдём прибьём его за извращения. А потом тебя. А потом меня… из любви к искусству.

— Первая часть была прикольнее! — хрипло расхохоталась ведьма.

— Я серьёзно. Давай девочка! — Дрон снова пнул рюкзак.

Зубы голодной Багиры, вонзившиеся в тело медитирующего Будды. Отпечатки боли в ладонях легионеров, распинающих обречённого Христа. Сообщение агентства «Интерфакс»: «В Благовещенске Амурской области две школьницы погибли в среду, выбросились с балкона 12-го этажа. Школьницы скончались на месте. Осмотрев балкон, на который войти можно через подъезд, оперативники обнаружили школьную сумку одной из девочек и написанную карандашом предсмертную записку. В записке в частности, говориться: «самоубийство посвящается одиноким воинам декаданса». Точка фиксации бесконечности. Крах метафизики. И васильки… до горизонта! — от деревни Кашино и до самого Селигера, до Игнача креста — васильки, океан васильков… По выщербленной асфальтовой шоссейке грохочет старый молоковоз. «Куда» — «В Лихославль!» Трава не шелохнётся. Полдень. Рай. След от коровьего копыта. Закат и колокольня… Ночь как мать.

И как пробраться дальше понимания? Опустошение Сенеки — располосованные вены воспитателя кровавого Нерона. Всё смешанно и кажется, что хаос невольно подчиняется системе отвержения. Мелодия кричит и плачет в мембранах человеческих душ и не находит ничего, кроме балконной двери двенадцатого этажа. Кем и зачем расписывается пулька жизни… Поэт Заболоцкий берёт по Хорошёвскому шоссе, распушая башмаками подвижные ковры опавших листьев. Есть ли свет…

Коmm her! Коmm her!

Небо.

— Смешно… ха — ха.

Будешь в раю, ничего для меня не проси.

Жизнь — исковерканный миф, обречённая сказка.

Видишь, под снегом кровавая каша осин

Новой весной запекла ледяную повязку.

Будешь в раю, набросай его мёртвый пейзаж.

Жизнь — это вечная боль о несбывшемся счастье.

Правит художник, как бритву, простой карандаш —

Изрисовать свою душу на равные части.

Где же те ангелы, дьяволы, идолы слов,

Что в рождество гасят посвистом сальные свечи!

Смерть — не конец, это цифра простое число.

Просто число, завершившее жизненный вечер.

Будешь в раю, напиши, где же нужно свернуть,

Чтоб в летаргии молитв не проспать перекрёсток.

Бог — это просто протоптанный смертником путь

К меркнущим в раме железного омута звёздам.

— Ну смейся, раз смешно!

— Я и смеюсь… ха — ха… Не натурально, да?

Водевиля не случилось. Автомат не выстрелил вопреки законам жанра. Рюкзак был оставлен возле отделения милиции. Вечером, на кухне полурасселённой коммуналки, они варили в ложке героин. Она попросила его прочесть то самое стихотворение, но он его забыл. Ночью они попытались заняться сексом… обоим было скучно. Осень.

Через неделю у художника случилось осложнение, он перестал различать цвета и всё ему казалось теперь ядовито-зелёным и яичным жёлтым. Про Хива-Оа он больше не вспоминал. В соседней комнате играли в дурака. Ну и город…