Поединок. Выпуск 8 - [105]

Леший, мотая головой, сдувая с лица комаров, сноровисто, воровато свежевал тушу. Левая рука его, голая по локоть, в ошметках красного мяса, в клочьях мокрой шерсти, задирала, оттягивала взрезанный край шкуры; в правой — окровавленной — безошибочно, точно сверкал тусклым лезвием длинный нож.

— Здравствуй, Федор Лукьяныч, — негромко сказал Андрей.

Егерь вздрогнул, выронил нож, мокрая красная лапа метнулась было к ружью.

— Тьфу, черт! Напугал ты меня, Андрейка. Ловко подкрался.

— Участковый инспектор Ратников, — спокойно, официально представился Андрей, поднося руку к козырьку фуражки. — Прошу предъявить документы на предмет составления протокола о злостном нарушении правил и сроков охоты.

Леший хмыкнул и, давая понять, что оценил и поддерживает шутку, кивнул куда-то назад головой:

— А вон а, за пенечком, в котомке мой документ. И мне плесни чуток, может, комар отстанет — заел совсем, в рот ему селедку.

Имя синереченского егеря редко кто помнил, а уж фамилии вовсе никто не знал. По облику своему (бородища, бровищи, седые, чуть не до плеч волосы, скрипучий «от редкого употребления» голос, хромота) и повадкам (из леса не вылезал, частенько и ночевал у костра, людей сторонился) он справедливо звался Лешим.

Андрей никак не ожидал застать за таким подлым делом этого истинного лесовика, всегда упрямо честного, не по должности — по совести честного егеря. Как-то они вместе задержали браконьера (большого начальника из области), и Леший, отщелкивая цевье от дорогого новенького ружья, в ответ на угрозы, лесть, наглые посулы сказал твердо, со спокойной уверенностью в своей правоте и силе: «Это мой лес. Мне доверено соблюдать в нем все живое. И здесь, пока я сам жив, будет порядок. Никому — ни свату, ни брату, ни тебе, бессовестному, — не позволю его нарушить». Лешего боялись и свои, законные, охотники, и браконьеры; самые отпетые и отчаянные бегали от него, как мальчишки из чужого сада, какой-то козелихинский парень даже, говорят, прятался от него на болоте, всю ночь просидел по горло в грязной жиже, но зла на него не держал никто: видно, хорошо понимали, в чем корень его беспощадности.

«Не слышать бы мне этих выстрелов, — растерянно думал Андрей, стоя перед спокойным, уверенным, ничуть не смущенным егерем, — пройти бы мимо. Мало ли палят в лесу — за всеми не побегаешь. А теперь как быть?» Может, и не совсем так он думал, но похоже на это.

— Андрейка, возьми там и папироску, сунь мне ее в пасть, будь другом — руки-то, сам видишь...

Андрей достал ему папиросу, зажег спичку и внимательно, будто хотел понять, что же такое случилось и что ему теперь делать, смотрел, как Леший жадно курил, густо выпуская дым на потное, искусанное комарами лицо, жевал и мочалил мундштук, гоняя его из угла в угол волосатого рта. Он щурил глаза от папиросного дыма и все еще удивленно и весело улыбался, когда Андрей сел на пенек и щелкнул кнопками планшетки, доставая бланки протоколов.

— Погоди, Сергеич, ну что ты? Дай слово-то молвить, — Леший выплюнул окурок, потоптал его тяжелой ногой, сердито ухмыльнулся: — Я думал, поможешь мне, а ты дурака валять пришел.

— Обижайся не обижайся, Федор Лукьяныч, а протокол я обязан составить. И составлю. Хотя, по правде, очень тяжело мне это делать и обидно. Кого хочешь мог здесь ждать, но только не тебя. Такое доверие тебе от людей, а ты, прости, воруешь то, что охранять тебе поручено.

— Ты что, с печки упал, такие слова мне говорить? Сопляк в фуражке! Медведь-то полудохлый, больной, что, я не знаю! Он и потомства не даст, и беды наделает, потому что в берлогу не заляжет.

Андрей оторвался от бланка, поднял голову:

— Ты еще скажи, что он сам на тебя напал, а в твоем ружье случайно «жаканы» оказались, и Евменовну в свидетельницы притяни. Больно хорошо все сходится для того, кто на днях дочку замуж выдает.

— Все знаешь, участковый, — топнул ногой Леший. — Верно, выдаю Женьку. Гулять-то все село будет, а я не завмаг и на базаре цветочками не торгую. Где ж мне мяса и водки столько взять? Или на свадьбе родной дочери квас пить да макаронами закусывать?

— А если б не медведь? Где взял бы, украл?

— Сроду не крал, даже для голодных детей. Тебе ли не знать...

— До сегодня не крал, — жестко отрезал Андрей. — А сегодня ты вор...

Он едва успел увернуться от быстрого, наотмашь удара — так молниеносно бьет рысь когтистой лапой, — вскочил, перехватил тяжелую, неумолимую в своей силе руку, успел завернуть ее за спину и почувствовал, что все равно не удержит ее, даже если повиснет на ней всем телом. Но рука егеря вдруг ослабла, обмякла, плечи его вздрогнули, он захрипел и рухнул лицом в разодранную медведем землю. Андрей испугался, упал на колени, повернул его голову и замер — Леший плакал...

Андрей растерянно оглянулся, встал, отошел в сторону. Издалека проговорил:

— Федор Лукьяныч, ты что? Больно тебе, что ли, сделал?

Леший замычал, справляясь, простонал от стыда, сунул лицо в ладони, крепко потер его, будто затирал слезы внутрь, вдавливал обратно:

— Ничего, Андрей, это так — старый стал. Давай-ка костерок наладим, успокоимся. Только слова свои обратно возьми. Всю жизнь таких не слышал, не заслужил.