Поединок. Выпуск 10 - [99]

Спустя неделю неподалеку от «Славутича» на американском атомном авианосце «Нимиц» разбился при посадке самолет радиотехнической разведки. Он заходил на широкую палубу ясным днем при штилевом море и по необъяснимой причине врезался в группу штурмовиков, стоявших в стороне. Были взрывы, пожар, исковерканные обломки и обугленные трупы. Филин разглядывал их на газетных снимках.

«Кисмет» — припомнилось тогда лермонтовское слово. Удар судьбы.

Через месяц, в базе, на корабль прибыла отборочная комиссия из Центра подготовки космонавтов. Старший лейтенант Филин, летчик 1-го класса и кавалер ордена Красной Звезды, шел в кандидаты, как у них говорили, «первым корпусом». Арсений уже видел себя в космическом гермошлеме. Но тут грянул гром с ясного неба, с такого же ясного, какое простиралось и над «Нимицем» в роковой день. Врачи обнаружили у Филина пониженную нервную проводимость. Он был негоден не то что в космонавты — в корабельные летчики. Ему предложили дальнюю авиацию. Арсений согласился бы и на военно-транспортную, и на бомбардировочную. Все равно…

«Если Ольга родит сына, — подумал Филин, — никогда в жизни не подпущу его к самолету. Запас счастливых случайностей израсходовал за него отец…»

С какой-то минуты полета ему стало казаться, будто гул турбин вибрирует на мотив: «Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»

Морская синь под крыльями исчезла. Всюду, насколько хватало взгляда, белели ледяные поля. Трещины, которые черными зигзагами делили эти просторы утром, на пути в Атлантику, к вечеру сомкнулись и срослись.

Они уже так давно были в воздухе, что самолет, казалось, превратился в некий летучий остров, и на землю теперь можно спуститься лишь с помощью модульного аппарата. Оранжево-пушистый шар солнца ушел под хвостовое оперение. Они улетали от него навстречу плывущей с востока темени. Но прежде надвинулись кучевые облака, величественные и самодовлеющие, словно айсберги. Они клубились туго и плотно и походили на белые аэростаты, касание которых грозило гибелью.

Анохин взял штурвал на себя и набрал еще метров триста.

Род пилота шел от Атласа — исполина, взвалившего на плечи небосвод античного мира. Кровь Атласа текла в жилах Икара. Дерзкий юноша перед полетом к солнцу полюбил такую же пленную, как и он, девушку-скифянку, и она увезла с Крита в Таврию черноглазого мальчика. От этого мальчика пошло племя соколиных охотников и голубиных почтарей. Тут уж сам бог не в силах проследить извивы и устья тех русел, по которым кровь Икара поднялась на север, добежала до Великой Александровой слободы и взыграла в жилах холопа Никитки. На деревянных крыльях слетел дерзкий смерд с колокольни Распятской церкви, уцелел, но был изрублен по приказу грозного царя, наблюдавшего полет, дабы другим неповадно было. Однако же не смогли царевы бердыши пресечь токи икарийской «руды». И расточилась она, полетная страсть, по городам и весям, по слободам и посадам на многие лета, на вечные века…

И проникла она в Рязань, где подьячий Крякутный наполнил дымом шелковый мех и прянул в небо выше креста на маковке.

И пошел от подьячего корень рязанских летунов.

Обе ветви анохинского рода — мужская и женская — сполна вобрали в себя эту птичью тягу ввысь. Дед по матери летал на гидроплане с авиаматки «Орлица»; дед по отцу поднимал в воздух тяжелые «Ильи Муромцы».

Отец майора Анохина, летом сорок первого, израсходовав в бою патроны, посадил свой истребитель на аэродроме, не зная, что его только что оставили советские войска. Навстречу самолету бежала девушка-санитарка. За ней гнались немецкие солдаты. Летчик подрулил к девушке, помог ей втиснуться в одноместную кабину и на остатках горючего взмыл в воздух. Ему удалось приземлить машину на опушке полесской пущи. Потом целый месяц они вдвоем пробирались на восток. Девушка стала женой летчика и матерью нового пилота.

Сам майор Анохин овдовел рано — еще в лейтенантах. Жена его, лаборантка кафедры аэродинамики того училища, которое он кончал, погибла в авиакатастрофе близ Черноморского побережья. Трехлетний сын жил до пятого класса у бабушки, потом при отце — в гарнизонной школе-интернате, а последние два года провел в суворовском училище. Прошлой осенью парня призвали в армию. То, что он попал в авиацию, было игрой случая — слепого, но справедливого…

Как ни обходил майор теплый фронт, а все же самолет затрясло — так швыряет и подбрасывает машину, съехавшую с асфальта на булыжник. Размашистые крылья упруго закачались, точно у птицы, набирающей высоту. Филин явственно ощутил, как напряглись правые лонжероны — эти скелетные «кости» крыла, надломленные килем «фантома». Приутихший на время страх холодным огнем лизнул взмокшую спину…

Тряска длилась вечность — почти четверть часа. Когда она поутихла, Анохин показал Филину кольцо из пальцев — несколько раз сузил и расширил его.

Арсений оглянулся на крыло.

— Пробоина не увеличилась, — ответил на немой вопрос. — Какой была, такой осталась.

И тогда Анохин впервые за весь полет улыбнулся. И показал ладонью: «Долетим!»

От этого уверенного жеста Филину сразу стало спокойней. Вдруг вспомнилось, как командир полка сказал об Анохине на совещании офицеров: «Летает на всем, что поднимается в воздух».