Поединок. Выпуск 10 - [97]

Анохин благополучно набрал высоту: на стеклах кабины расцвели морозные цветы. Но вести самолет по-прежнему было трудно: турбины левого крыла работали на полную мощность, и машину сносило в сторону неработающих двигателей. Восьмилопастные винты умолкших моторов вращались на авторотации[13], лобовое сопротивление их дисков ощутимо передавалось через левую педаль. Черные рога штурвала норовили уйти вправо, и майор с силой удерживал их.

Филин ждал, что командир вот-вот передаст ему управление, а сам слегка расслабится, переведет дух, все-таки после столкновения с «фантомом» прошло больше часа. Но время тянулось, а Анохин как вцепился в рукояти штурвала, так и не выпускал их из короткопалых рук. Сегодня за весь полет он еще ни разу не передавал Арсению управление; либо вел самолет сам, либо включал автопилот — будто вдруг разуверился в своем правом. Поговорка правых пилотов «Наше дело правое — не мешать левому, на педали жмем нейтрально, деньгу гребем нормально» утешила слабо.

Сначала Филин тихо обижался, точь-в-точь, как дулся он на старшего брата, который возил семилетнего Арсюшу «на раме» взрослого велосипеда и не позволял ездить самому, хотя тот здорово крутил педали и из-под рамы.

Обида копилась, росла… Неужели он не понимает, как хочется подержать напоследок штурвал, попрощаться с небом?

Арсений не покривил душой, когда обещал Ольге уйти с летной работы. Уходить так уходить… Недаром бывалые «пилотяги» учили: «Принял в воздухе решение и держись его до конца. Замечешься — погибнешь»… И Филин принял решение, честно признавшись себе, что летная карьера не задалась. Ему за тридцать, а он все еще правый пилот. Не оставаться же, в самом деле, в «пятнадцатилетних капитанах». Он и так уже третий год «перехаживает». А тут как раз майорская вакансия на земле открывается — начальник тренажерного комплекса. Пару месяцев, и «встал на рельсы» — на погонах два просвета и большая звезда. Золотистая, из «крылатого металла» — алюминия, с пупырышками на лучах… А та голубая — летная — звезда покатилась к закату, едва достигла зенита.

Капитан Филин помнит дату апогея: 19 января 198… года.

…Проклятый вентилятор! Резиновая крыльчатка бессмысленно гнала в лицо и без того холодный воздух. Володя так и не смог найти выключатель — устройство кабины он знал еще слабовато, а спрашивать у пилотов такую ерунду было стыдно. Штурман называется, вентилятор выключить не может…

Володя выглянул в носовое остекление. Море внизу напоминало голубой ситец в белый горошек. Это пошли первые льдины Северного океана. На душе чуть-чуть повеселело — домом повеяло…

Филин тоже обрадовался приметам Арктики, хотя и понимал: до ближайшего запасного аэродрома еще лететь и лететь. Пробоина в крыле уже не притягивала взгляд, как прежде, и мысли все больше и больше занимало одно: когда же Анохин выдохнется и передаст управление? Пусть хоть на пять минут, только бы еще раз ощутить, как шевелится в ладонях небо… Ну что ему, жалко, что ли?! Не налетался за день? Или не налетается еще, если дотянут до земли?

Майор, затянутый в кожу — куртка, шлемофон, перчатки, унты, — сосредоточенно парировал правый крен. Кожа летной одежды придавала его голове, торсу, рукам строгие, почти геометрические формы; скупые однообразные движения напоминали кинематику робота. Этакий кожаный автопилот сидел в чаше левого кресла, придаток приборной доски, биологический агрегат самолета…

Филин перебрал еще несколько не менее обидных определений и вывел для себя окончательно, что летать одному много проще и приятнее.

В тот день старший лейтенант Филин на самолете вертикального старта поднялся с палубы противолодочного крейсера «Славутич». Взлетал с полного хода корабля. Покачивало. Пока самолет стоял, стойки шасси ходили вперевалку, точно машина сама переминалась с ноги на ногу.

Сколько помнил себя Филин корабельным летчиком, всегда было странно ощущать это покачивание в кабине не взлетевшего еще самолета.

По-зимнему непогодилось. Нижняя кромка облачности едва не цеплялась за мачту крейсера.

Моросило. По фонарю стекал дождь. «Минуты через две, — подумал Филин, — капли сдует, дождь останется внизу и засияет солнце». Эта простенькая мысль перед стартом помнилась до сих пор. Наверное, потому, что Арсений ждал тогда не меньше, чем самого полета, солнца, истосковавшись за долгую полярную ночь по живому теплу и свету. Ведь даже когда «Славутич» вошел в «зону гарантированных восходов», просторное океанское небо как назло всю неделю было обложено серыми сырыми облаками.

Счет годам, прожитым в Заполярье, Филин вел не по новогодним праздникам, а по Дням Первого Солнца — дням, когда из-за скалистого хребта выкатывался на несколько минут долгожданный малиновый шар. С утра Ольга, как и все северодарские женщины, повинуясь смутным языческим зовам, пекла большие круглые блины — «краснославы». К часу, предсказанному до секунд флагманским штурманом, весь город собирался на главной площади — плоской сопке, обстроенной по скатам домами; жгли костры, угощались у военторговских лотков, лазали на шесты за клетками с петухами, хохотали, куролесили и вмиг замирали, когда из-за гористой гряды всплывал алый полумесяц жизнеточивого светила…