Поединок с гестапо - [20]

И вдруг — тишина. То есть тишины нет, стреляют со всех сторон, но под ухом у него тишина, не стучит автомат, не дрожит у плеча приклад: второй диск кончился. И пока он, оторопев, сколько-то секунд старается собраться с мыслями, как по сигналу, подымаются торсы врагов над палисадником, как по сигналу, спрыгивают солдаты на землю, и бегут — справа, слева, спереди, сзади, — бегут к дому.

Он высоко подымает над головой автомат, разбивает его о подоконник, швыряет обломки в подбегающих солдат и выскакивает из домика. У самой двери он сталкивается с двумя солдатами, он просто расшвыривает их, дико выкрикивая нечто с перекошенным лицом, сбивает их с ног. «Ура!» — кричит он, ревет, громко ревет «Ура!», задвигает за собой дверь на щеколду и стоит в полутьме, оглядываясь. Он не рассуждает, он полон ярости и гнева, он не хочет сдаваться, он готов рвать зубами, ногтями, грызть, кусаться, но не сдаваться.

А в дверь ломятся. Василий, скользя, взбирается узкой лестницей на чердак, выглядывает в окно. Его видят снизу, и тоже яростно кричат снизу, тоже полные ненависти к живучему, неуничтожимому врагу, кричат с земли немцы. И сапоги их грохочут по лестнице. Вася нагибается, на полу чердака кстати стоит ящик с пустыми бутылками. Вася сильно кидает бутылку, вторую, третью вниз по лестнице, кто-то падает на лестнице, а Порик выдавливает раму и вылезает на крышу.

В полный рост стоит Порик на крыше, и недолго они смотрят друг на друга: Порик, крича и кидая вниз черепицу из-под ног, и десятка два солдат во дворе, вскидывающих автоматы. Порик прыгает на скат, рядом — соседняя крыша, он перепрыгивает на нее, за ней — другая крыша… Если бы уйти по крышам! Но — поздно: длинно-длинно снизу строчит пулемет, Порик пошатывается, пулемет прошивает ноги, подгибаются ноги Порика, и он падает с крыши на мостовую.

Он приподымается на локтях, все еще живой, он смотрит, как много ног в сапогах, много пыльных сапог приближаются к нему, он хрипит какие-то слова им навстречу — и падает на землю.

Глава четвертая «ГВОЗДИ БЫ ДЕЛАТЬ ИЗ ЭТИХ ЛЮДЕЙ…»

Он у нас заговорит!

Грузовик с грохотом ворвался во двор тюремного госпиталя Сент-Катерин. Из сопровождавших машин высыпали эсэсовцы. Автоматы к животу, короткая команда. Несколько десятков здоровых, вооруженных мужчин напряженно следят, как из кузова грузовика переваливают через борт многократно раненное тело Порика. Он настораживает их и таком — этот живучий, удивительно живучий человек, два года водивший их за нос и едва схваченный четырьмястами солдатами.

А он еще жив, он пытается опять что-то кричать, пытается оторвать чужие руки, несущие его через двор, но сил уже нет, откидывается назад голова.

Так, в беспамятстве, его вносят в госпиталь. Водворяют на рентгеностол. Гаснет свет, врач склоняется над экраном рентгепоскопа, а четверо эсэсовцев кладут в темноте руки на молчаливое тело — тут ли он?

Врач оттирает ваткой тонкие зябкие пальцы. Да, четыре пули: левая нога, левая рука, оба плеча. Будет ли жить? Врач пожимает плечами. Очень крепкий организм, сердце и легкие не задеты, но — четыре пули…

А он опять на миг приходит в себя. Он, рыча, сдирает с левой руки повязку, рывком спрыгивает со стола на пол, касается раненой ногой пола и вновь падает без памяти.

Побледневший врач снова пожимает плечами… Вы же видите — весьма сильное тело. Может, и выживет.

Под него подтаскивают носилки. Санитары и гурьба эсэсовцев медленно тянутся по коридору. Начальник гестапо Арраса, высокий энергичный фашист с властным холеным лицом, указывает дорогу. Нет, не на первый этаж, выше, на самый верх, к крыше, чтоб никаких путей к побегу!

И в камере-палате гестаповец лично наблюдает, как укладывают Василия на специальную койку, как к ней приковывают руки, бессильные, окровавленные руки, приковывают толстой звонкой цепочкой с черным блестящим замком.

Раненый в беспамятстве, он сипло, громко дышит, по избитому, забрызганному кровью лицу быстро-быстро скатываются к подбородку капли пота.

«Молчит, — гестаповец засовывает пистолет в кобуру. — Ничего, он у нас заговорит!»

Гремят двери, гурьба эсэсовцев шумно удаляется по коридору. Они идут в буфет, они проголодались, они спешат подкрепиться — их ждет новая работа.

От грохота двери Порик приходит в себя. Воспаленными глазами обводит потолок, стены, взгляд опускается на спинку кровати, на цепочку, тянущуюся от спинки, прослеживает ее — и упирается в руки, лежащие под черным блестящим замком. Откуда-то издалека наплывает какая-то странная мысль, мучительная, навязчивая, непонятная мысль. И вдруг он ощущает ее: это его руки, они лежат у него на животе, это он прикован к кровати. И мгновенно — Дрокур, пронзительно кричит Колесников, бег по двору, крыша, пулеметная очередь, и мостовая, стремительно приближающаяся к нему, падающему с крыши.

Он — у гестаповцев. Сейчас будет допрос.

Василий закрывает глаза. Болит все тело, остро, жгуче, беспрерывными рвущими вспышками. Конвульсивно дергается голова, — он тянет на себя цепь, и от боли в левой руке падает опять в обморок.

Но его приводят в себя. Они вернулись из буфета, они подкрепились перед работой, и высокий немец («начальник гестапо Арраса», — проносился в голове) о чем-то спрашивает громким требовательным голосом. «Ты — коммунист, специально присланный для коммунистической работы?» — наконец слышит Василий.