Подземный Венисс - [27]

— Раньше был. А что, теперь везде так? На всех уровнях?

— Долго же тебя где-то носило, — ответил старик. — Не так, а хуже. Чем ниже, тем хуже.

— А очередь куда, в банк органов?

Собеседник склонил голову набок, задумался и произнес:

— Ну.

Мужчина поднялся.

— И долго ждать?

— Скажи лучше, долго стоять?

— Ладно, долго стоять?

— А столько же, сколько и ждать, — гоготнул дед.

Шадрах наклонился и влепил ему пощечину.

— Долго стоять?

Старик передернулся, расширил глаза.

— Очередь — четыре мили, — ответил он, сглотнув слезы.

— Четыре мили?! Это же на несколько дней. У меня и часа-то нет.

— Торопишься сдать? — Дед жадно уставился на ноги молодого мужчины. — А то, если хочешь, я за тебя подежурю. Вместе пойдем…

Это было последнее, что услышал Шадрах, прежде чем устремиться в тоннель, выставив перед собой бляху и пистолет — личные талисманы против мрака.

* * *

Поначалу все шло неплохо: люди шарахались от оружия, или от бляхи, или от сердитого взгляда, — можно было подумать, что между местом в цепочке и силой сопротивления существовала обратная связь. Однако чем ближе к голове очереди, тем плотнее теснились ожидающие и тем неохотней они уступали дорогу неизвестному выскочке. Шадраха толкали, хватали за рукава со злостью, накопившейся в отсутствие утраченной плоти. Дошло до того, что мужчине пришлось палить из пистолета, чтобы заставить их посторониться. Мамаша с ребенком на руках принялась кричать, но Шадрах вытащил голову Иоанна Крестителя и сунул ей под нос; голова завизжала в ответ, и женщина завопила уже совсем по другой причине. Высокий одноглазый силач, вообразивший себя борцом, попытался было встать на пути, но тут же очутился на полу, зажимая свои яйца. В очереди, к изумлению Шадраха, попались и сурикаты. Чтобы сбить их с толку, мужчина снова достал Иоанна:

— Ему нужно тело, срочно!

В воздухе все резче пахло мочой и потом; Шадраха мало-помалу пробирала клаустрофобия. Он молотил кулаками по вражеской многолапой твари, он кричал и пинался, медленно продираясь вперед, чувствуя, что тонет, и вот, когда мужчина понял, что больше не вынесет, в этот самый миг тоннель выплюнул его в приемную банка органов.

Шадраха встретили пять кряжистых представителей обслуживающего персонала. Учтивая секретарша. И медсестра с весьма деловитым видом.

— Ваше имя, сэр? — хмуро осведомилась она, сверяясь с голографическим списком, который висел перед ней вроде полупрозрачной паутины из пурпурных каракулей.

В модной раскраске секретарши сквозило нечто демоническое. Дородный обслуживающий персонал отличался шрамами на головах и нервической дрожью.

Шадрах показал бляху, а пистолет убрал в карман. Знак всемогущего Квина возымел свое действие, и посетителя любезно проводили к дверям.

— Сюда проходите, — сказала сестра. — Подождите хирурга. Он вам поможет.

Мужчина вошел — и ахнул, ступив на высокий помост. Под ногами лежал основной этаж банка органов. Над полом ярусами вздымались колонны, которые упирались в потолок футах в двухстах над головой. Перед глазами тянулись до самого горизонта ряды высоких каменных арок. С первого взгляда помещение более всего напоминало соборы, возведенные в районе Толстого в подражание храмам древности, но странным образом сменившие назначение.

Там, где по стенам полагалось размещаться статуям святых, располагались в прозрачных капсулах человеческие тела, чья белая-белая кожа даже поблескивала на свету, — ряды над рядами, множества и множества тел, бесконечность, от которой становилось дурно. Колонны, что поднимались и образовывали арки пучками по пять или шесть штук, вовсе и не были настоящими колоннами, а трубопроводом для крови и прочих жидкостей. Гигантские алые, зеленые, синие и прозрачные трубы прорезали собор подобно артериям. Вверху виднелись подсвеченные изнутри витражи с абстрактным рисунком, оказавшиеся на самом деле стеклянными полками, за которыми хранились органы: желтые печени, красные сердца, бледные руки, белые глазные яблоки, четки из нервов, удаленных из организма.

Позади на помосте находилась мемориальная доска в честь павших хирургов — и новые ряды тел, каждое из которых смотрело перед собой отрешенным, страдальческим взором истого мученика, но ни одно не походило на Николь.

Над головой, в ужасно спертом воздухе, провонявшем кровью и густо гниющими трупами, кружилась пыль и шары наблюдательных видеокамер, усеянные выпуклыми линзами, бесчисленными, как поры. Из крыльев собора смутно раздавался шум работы хирургов (так подумал Шадрах): звон скальпеля о скальпель, будничные мужские голоса, булькающие вскрики. Впрочем, стоило их вообразить, как призрачные звуки растаяли. А вокруг — и сверху, и снизу — никого, кто бы шевелился или же не был замурован в стене, точно мертвец.

Сплошная тишь да гладь, и никакого отпора. Мужчина даже растерялся, так что когда из длинной анфилады послышался дробный шум, он скорее испытал облегчение, нежели тревогу. По мраморному полу топали чьи-то ноги. Звук не исчез, но стал еще громче, отчетливей и почему-то жестче, петляя между колоннами с ихором и кровью.

Шадрах напряженно всматривался сквозь арки, пытаясь отыскать его источник. Раздался смех — короткий, лающий, невесть откуда. Визг — протяжный, женский. Затем опять ничего, кроме топота. Вот за колонной робко мелькнула тень, глазам померещилось какое-то движение, на миг возникло лицо, которое будто бы растворилось в мраморе. И снова дробь шагов. Мужчина достал пистолет и двинулся к лестнице, ведущей вниз.